— Да, — произносит она и вдруг улыбается, глядя ему в лицо. — Совсем даже неплохо.

Мир вокруг по-прежнему окутан туманом, но теперь уже белого, дневного оттенка. При этом туман кажется гуще, чем ночью. Не видно горизонта, только несколько метров воды вокруг судна.

На шканцах один из матросов закрепляет кабель-трос, который будет удерживать розетту. Это непросто. Ульрика стоит внизу, выкрикивая инструкции и размахивая руками, все остальные исследователи держатся на почтительном расстоянии, наконец кабель-трос закреплен как следует и натянут как надо — тогда все бросаются вперед, каждый к своим батометрам.

Йон стоит чуть в стороне и наблюдает. Он курит. Когда Сюсанна поднимается на палубу, то останавливается чуть в стороне и в свою очередь наблюдает за ним. Сегодня он выглядит старше. Лицо сероватое. И волосы скорее седые, чем белые. Она торопливо приглаживает собственные волосы, курчавые, песочного цвета, которые, кажется, никогда не изменят ни цвета, ни структуры. Что, и она кажется такой же старой? Или еще старше? Мысль неприятная, и Сюсанна ее прогоняет, на смену появляется другая. Зачем они это делают, думает вдруг Сюсанна. Зачем люди хотят измерить и взвесить океан?

Она поспешно качает головой, самой себе в ответ, потом подходит к Йону и постукивает его по спине.

— Привет, — говорит она и улыбается, когда тот оборачивается. — Не угостите меня сигареткой? Пока киоск не открылся?

Он ухмыляется — что-то среднее между улыбкой и гримасой.

— Вот черт!

Сюсанна отступает на шаг:

— Что такое?

— Да сбил я вас с пути. Простите!

Сюсанна, сунув руки в карманы, поднимает плечи. От желания курить зудит под кожей. Она широко улыбается:

— А, ничего страшного. Брошу, как только захочу.

Он слышит то, что хочет услышать.

— Как только вернетесь на сушу?

— Точно.

И наконец он вынимает пачку из кармана. Сюсанна приказывает себе не вынимать руки из карманов, крутит и вертит в пальцах стилет, пока Йон не завершит свое движение. Только теперь она протягивает руку, хватает сигарету и наклоняется над его зажигалкой. Наслаждение острее, чем вчера, но теперь его сопровождает нечто другое. Нечто, несущее в себе одновременно тяжесть и облегчение. Затянувшись еще раз, она поворачивается к Йону:

— Вы уже начали делать свои компьютерные картинки?

Он качает головой:

— Нет, это только когда двигаться начнем.

Он пожимает плечами и смотрит в сторону розетты. Теперь она болтается в воздухе на белом фоне тумана.

— А когда начнем?

— Не знаю. Зависит от того, когда мы сможем отправиться. Что, в свою очередь, зависит от ледового лоцмана. Вопрос, когда он доберется…

Сюсанна морщится, но ничего не говорит. Оба стоят неподвижно и смотрят, как розетта, покачиваясь на кабель-тросе, начинает медленно опускаться к морской поверхности. Вот она со всплеском скользнула в воду, лязгнула цепь, лебедка начинает крутиться. Сюсанна поднимает плечи. Холодно.

— Вы про туман?

— Да, — отвечает Йон. — Про туман.

Но туман не расходится, наоборот, к полудню он густеет и, похоже, в дальнейшем станет еще плотнее. По судну распространяется нетерпение. А в лаборатории вдруг выясняется, что содержание ртутных паров в воздухе несообразно высоко, и на срочно созванном собрании принимается решение: виноват Виктор, застенчивый молодой докторант, занимающийся исследованиями ртути. Он наверняка допустил какую-нибудь утечку, и бесполезны все его попытки объяснить, что это не так, что вся его ртуть надежно закрыта. Пусть уходит. Забирает все свои вещи и возвращается к себе в контейнер, как бы это ни было хлопотно и обидно. Никто не хочет загрязнения собственных проб. Все. Пусть уходит.

На четвертой палубе сидит и мерзнет Ларс, уставившись в туман. Ни единой птицы в поле зрения, в какую бы сторону он ни поворачивал свой бинокль. Йоран, который сидит в радарной на шканцах, с энтузиазмом уверяет по рации, что вокруг судна кружит стая чаек.

— Не вижу. — Ларс шипит в трубку. — Прием!

— На без четверти два летят, заразы! — кричит Йоран. — Ну прямо рядом с тобой! Прием!

— Да клал я на них. Не видно ни фига. Прием!

— А чего ты такой злой? Прием!

— Ничего я не злой. Просто не вижу никаких чаек. И не слышу. Прием!

— Ну и положи тогда на них. Прием!

— Я это и сделал. Прием!

Бернхард и Эдуардо, тележурналист и его оператор, ругаются на мостике. Исследователи и команда притворяются, что не слышат. Все вдруг необыкновенно сосредоточенно начинают всматриваться в мониторы своих ноутов, делать записи в журнале или разглядывать в бинокль туман, но все внимательно слушают. Хотя и не понимают, из-за чего сыр-бор.

— Я же сказал! — рычит Бернхард.

— Да знаю, что ты сказал, — резко отвечает Эдуардо. — А я говорю — не пойдет!

— Дай мне камеру!

— Иди ты знаешь куда? Она стоит полмиллиона. И вообще она моя.

— А на кого договор, забыл? А?

Бернхард уже поднял руку и потянул было камеру к себе, когда вмешивается Фредрик, он выглядывает из-за экрана радара и улыбается.

— Обед уже вообще-то, — говорит он. — Может, сцены насилия отложим на вторую половину дня?

Бернхард и Эдуардо оглядываются и вдруг понимают, что они не одни. Бернхард поспешно проводит рукой по волосам, Эдуардо прижимает камеру к груди. Вид у обоих немного смущенный.

— Кроме того, — говорит Фредрик, — похоже, туман скоро разойдется.

И он оказывается прав. После обеда, когда Сюсанна выходит на бак уже с собственной пачкой «Мальборо» в одной руке и свежеприобретенной зажигалкой в другой, туман начинает рассеиваться. Поднимается ветер. Белые клубы делаются тонкими, как тюлевые занавески, и постепенно раздвигаются, приоткрывая мир впереди. Вода выглядит как вчера, темная, с металлическим блеском, но льдины на ней сделались белее. Скоро станет видно остров.

Сюсанна перегибается через фальшборт, блаженствуя одной половиной своего «я» и стараясь не видеть, что происходит с другой. Знает ведь, что курить смертельно опасно, фактически ощущает это каждой клеткой тела, даже догадывается, как мучительно умирать от курения, — и все равно блаженствует. Глубоко затягивается и закрывает глаза. Она скоро бросит. Как только вот эта пачка, которую она купила, кончится.

А открыв глаза, она уже видит остров. Сегодня он темно-серый.

Два часа спустя с Резолюта поднимается вертолет, и вновь на передней палубе делается людно; команда, исследователи и гости столпились у бортов и смотрят, как то, что на расстоянии казалось крошечной стрекозой, обретает все более внушительные формы и все более красноватый оттенок. Все поворачивают головы, когда машина проходит над ними, точно дети в далекие, едва знакомые с авиацией времена, и видят, как секундой позже она исчезает за шестипалубной надстройкой «Одина», чтобы приземлиться на вертолетную площадку на корме.