— Да уж, — отвечает Сюсанна.

На передней палубе пусто, но в лаборатории горит свет. Кто-то там двигается. Наверное, какой-нибудь докторант, слишком застенчивый или чересчур старательный, чтобы сейчас веселиться в баре со всеми остальными. Выйдя на самый нос, они останавливаются чуть поодаль друг от друга, каждый — встав на свою смотровую ступень.

— Последний свободный вечер, — помолчав, говорит Йон.

Сюсанна кивает, не глядя на него, она переводит взгляд на темную тень у горизонта. Остров, совершенно очевидно. С белыми кубиками у самого берега. Должно быть, это дома. Может, большие дома. Как сараи в том лесу. Или маленькие. Как домики дачного поселка посреди Ландскроны. Определить невозможно. Расстояние слишком велико и сравнить не с чем. Ни единого дерева. Ни даже куста.

Йон все говорит и говорит:

— С завтрашнего утра начинаем проверять прибор — в круглосуточном режиме.

Возражение выскакивает само:

— Но ведь так невозможно!

Он поворачивается к ней, улыбается:

— Ничего, у меня еще два докторанта. Будем посменно работать.

Она торопливо взглянула на него:

— А что за прибор?

— Отображатель рельефа. Если можно так выразиться. Будем картировать рельеф дна в проливе Пила или Мелвилла. В зависимости от того, куда пойдем. Пока это только отладка оборудования. Главное — это карты хребта Ломоносова.

Словно забывшись, она стремительно поворачивается к нему:

— А мне можно посмотреть?

— Конечно.

Он кивает и подвигается ближе, а потом выпускает из пальцев окурок, и тот летит в море. Сперва плывет, а потом исчезает подо льдиной. Сюсанна снова еле сдерживает раздражение. Она делает шаг в сторону, чтобы снова увеличить расстояние между ними, и смотрит на окурок, который держит в руке. Еще одна затяжка. Или две. А потом она отпустит его в море; в это серо-стальное море с белыми льдинами, и окурок будет падать сквозь сотни, а может, тысячи метров водной толщи, пока не достигнет дна, о котором она ничего не знает. Может, оно галечное. Или песчаное. А может, там совершенно иной мир, полный существ, которых ни один человек не видел. Прозрачных. Светящихся. Студенистых. Существ с огромной пастью, единственная функция которых — поглощать пищу, покуда они сами не станут пищей для других. Маленькие красные червеобразные штуковины, которые даже за миллионы лет не решили, что они такое — растения или животные. Темно-синие медузы, плывущие сквозь мрак, мигая, как маленькие маяки.

— Смотрите, — вдруг говорит Йон. — Видите?

— Что?

— Фонарик. Кто-то ходит с фонариком. Там, на берегу.

Она смотрит в сторону острова. Фонарь виден отчетливо, он заметно покачивается, вероятно, в руке человека. Но самого человека, который его несет, не видно. Только огонек скользит по направлению к берегу. Этот остров лишен какой бы то ни было жизни. Кроме человеческой. Маленькой колонии инуитов, деревни посреди пустыни. Деревни под названием Решимость. Резолют.

Сюсанна и Йон молча стоят и смотрят, как огонек движется, следят за его перемещением сквозь серый сумрак вниз, к темному берегу, видят, как он скользит туда-сюда вдоль кромки воды, а потом, покачиваясь, снова поднимается на пригорок. И вдруг исчезает.

Сюсанна поворачивается и смотрит на Йона. Он встречает ее взгляд и не отводит глаз. Мелькает мысль, кажется, они оба подумали ее в один и тот же миг. Что я тут делаю, рядом с этим чужим мне человеком?

Оба непроизвольно делают шаг назад. Сюсанна прячет ладони в рукава куртки. Йон дергает за молнию уже застегнутой куртки, словно чтобы убедиться, что горло прикрыто. Сюсанна торопливо улыбается.

— Ладно, — говорит она и чуть притопывает на месте. — Пора, пожалуй, спать укладываться. Спасибо за компанию.

Взгляд Йона блуждает.

— И вам спасибо! — произносит он наконец. — Спокойной ночи.

Андерс просыпается и засыпает и просыпается снова.

Может, это потому, что он в каюте не один, что тут лежит посторонний человек — на койке рядом с его собственной. Андерс приподнимается на локте и смотрит сквозь опущенную между ними решетку. Роберт все еще спит. Похоже, ему что-то снится — глазные яблоки стремительно двигаются под веками, и он вдруг приподнимает раненую руку сантиметров на десять над подушкой, прежде чем, скривившись, уронить ее обратно. Полпятого. Значит, анестезия отходит. А похмелье набирает силу.

Андерс взбивает свою подушку и опять ложится, закрывает глаза и пытается снова заснуть. Не получается. Он переворачивается и предпринимает новую попытку, заставляет себя выкинуть все мысли из головы, но это, естественно, тоже невозможно, потому что под сиюминутными мыслями таятся другие, невербальные образы, витающие в голове — улыбка Евы, давно, когда они были молоды, ее издевательский смех, ее спина и затылок — а этого он не хочет ни видеть, ни помнить. Он переворачивается на спину и начинает обратный отсчет от тысячи, но где-то в районе восьмисот пятидесяти сдается. Заснуть нет никаких шансов. Открыв глаза, он смотрит на потолок. Никакой усталости больше нет, скорее наоборот. А может, это тишина вокруг мешает уснуть. Судно по-прежнему стоит на месте и не слышно ни звука. Музыка в баре наконец затихла. Все спят.

— О! — произносит Роберт совершенно внятно, только гораздо более высоким голосом, чем когда бодрствует. — Ооо!

Андерс немедленно вскакивает, но в тот миг, когда он склоняется над койкой пациента, Роберт уже опять спит так же крепко, как и раньше. Андерс садится на свою койку и сидя трет лицо, а потом вдруг обхватывает плечи руками. В каюте холодно, намного холоднее, чем вчера. Мир за окном по-прежнему серый от тумана. Андерс встает и идет к шкафу, открывает его как можно тише, натягивает халат и носки, потом стоит, сунув руки в карманы. Что теперь? Сказать, что книга, которую он вчера взял в судовой библиотеке, скучная, — это ничего не сказать. Остается компьютер. Можно, скажем, написать письма. Кому-нибудь. Кому угодно.

Он очень осторожно ослабляет резиновый ремень, удерживающий стул возле стола, приподняв, беззвучно переставляет стул, потом садится и открывает ноутбук, даже не забыв заранее отключить звук. Странное ощущение, когда почтовый ящик открывается беззвучно. Какое-то нереальное.

Но конечно же все реально. У него три новых сообщения. Одно от сестры. И два от Бенгта Бенгтсона. Он тянется ближе к экрану, зажмуривает глаза и трет лоб, но, когда он открывает их снова, факт остается фактом. У него три письма. Из которых два — от Бенгта Бенгтсона. Причем тема письма ни в том ни в другом не указана.

Он откидывается на спинку стула и пытается собраться, снова закрывает глаза и опять открывает. Бесполезно. Имя соединено с образом. Бенгт Бенгтсон. Человек, уезжавший когда-то из Ландскроны самым бедным и вернувшийся туда самым состоятельным из ее жителей. Человек, купивший самый большой из старинных особняков на Страндвэген и сделавший внутри полную перепланировку, который, кроме того, получил разрешение на строительство дачи всего в нескольких метрах от эресуннского пляжа. Человек, год имевший тайную связь с Евой. А теперь живущий с ней совершенно открыто. У всех на глазах. Человек, который, стало быть, опустился до того…