— Склад? Это директор. А где Антипова? А попросите её ко мне зайти.

Через пять минут в кабинет постучались, и зашла серьёзная полноватая женщина, которая держала в руках две увесистые учётные книги.

— Игорь Викторович! У нас тут сверка не до конца закончена, я так поняла…

— Постойте. Нет, со сверкой всё по плану. Вот тут у нас наш акционер, Вы можете ему выдать по этому списку, — он передал ей список, — Что у нас на складе есть. Под роспись, а Вы мне потом напишете, с балансовой ценой, мы с ним по деньгам урегулируем.

— Можем списать, как недостачи прошлых периодов, — предложила она.

— Да, пожалуй, так. Там у нас прорва всего. Поможете ему?

Мы распрощались, и я пошёл обогащаться химией.

* * *

Будучи нагруженным канистрами и флягами, я подъехал к мастерской Кастета, и решительно направился прямиком к директору.

— Константин Анатольевич, — обратился я к нему, а он вздрогнул от неожиданности, потому что к нему никто не обращался по полному имени-отчеству.

— А? Ой. Аркадий, ты? Привет.

— Могу я тебя попросить дать мне погонять один из боксов?

— Машинку твою посмотреть? Напрягу мастеров.

— Неее… У меня там по макрам затыка, и есть знакомый мастер по этому делу, но он официально не может. Короче просто бокс нужен. На пару дней. И совет.

— Советов у нас полно.

— Мне надо машину покрасить чем-то таким, чтобы цвет сменило, но можно было легко смыть. Смывающаяся краска, типа акварели.

— Угольный лак. Он хоть так и называется, но, по сути, красит временно, держится только на дереве, с металла смывается, мы его как временное покрытие используем.

— Принял. Так что, дашь мне в пользование бокс? И чтобы я мог туда забуриться вечером.

— Да не вопрос, пошли сходим, глянешь, ключи только возьму. Правда, там бардак.

— Это ничего, мы люди не гордые, приберёмся. Там есть освещение?

— Вполне на уровне. Верстак, подъёмник, статичный свет, две переносные лампы, всё как обычно. Работай со своим мастером по макрам. Если получится, дашь мне его контакт? У нас тоже проблемы по макрам выскакивают.

Глава 14

Выдача доверенности заняла всего шесть минут, за время которых я даже не увидел нотариуса. Мне бодро вынесли журналы, я расписывался, потом снова расписывался, у меня забрали деньги, между прочим, сорок семь рублей. Потом выдали свежеотпечатанную доверенность, где так же заставили в строгой последовательности действий подписываться.

Я ставил подпись, которую вспомнил накануне. Если, расписываясь за Аркадия, я повторял его подпись из паспорта, правда, она уже претерпела определённые изменения, то тут, не мудрствуя лукаво, поставил безликий вензель из своей прошлой жизни.

Подписи у адвокатов, следователей и нотариусов разные. Бывает такие сложные, что не повторишь, не подделаешь. Моя подпись — шесть наклонных нечитаемых (то есть, какой-то буквы в них нет) движений, входящих друг в друга. Подпись Аркадия была какая-то с закосом под царей, вся из себя торжественная.

По захлопнувшимся журналам и уходу в режиме красивого, но быстрого дефиле, двух работниц нотариальной конторы, я понял, что работа со мной закончена и поплёлся на выход.

Теперь, никогда ранее не существовавший гражданин Солодожаров выдал вполне реальную доверенность на какого-то московского шныря, по которой у «виртуального» человека будет реальная, хотя и нафиг никому не нужная контора.

Надо будет при случае завезти отцу доверенность.

Прыгнув в машину и смазав взглядом вечно молчаливого, как манекен, китайца Джо я покатился в торговый суд.

…

— Добрый день, Ниночка! Вы сегодня красивы, как никогда! — с полупоклоном поздоровался я.

Ниночка была старше Аркадия лет на двадцать, но как любая дама, млела от прямолинейных комплиментов.

— Добрый день, Аркадий. Принесли что-то новое?

— Нет, я тут на днях ходатайство о выдаче исполнительного листа подавал. По делу Скоморошинского.

— Как же, помню.

— И как, выдали лист? Или фискальщики подали апелляцию? А то они в разговорах то одно говорят, то другое. Семь пятниц на неделе.

— Семь пятниц… — она рассеянно пролистала документы в поисках документов по мне. — Как же, помню и их. Короче, они подали жалобу. А вот и Ваш лист.

— Как же лист, если обжаловали, — притворно удивился я, имея в виду, что если они обжаловали решение, то это притормаживает вступление решения в законную силу и исполнительный лист не выдается.

— Да потому… потому, что семь пятниц. Жалобу они подали кривую, косую, что-то там не подписали, пошлину не оплатили. Короче, им судья в приёме жалобы отказал, а раз так, то решение по паровозу вступает в законную силу и… вот Вам лист. Сейчас достану журнал выдачи листов. Доверенность у Вас при себе?

Конечно, ничего удивительного с жалобой не произошло, ведь это я её подменил, но доказать такое было бы крайне сложно, да и это уже ни на что не повлияет.

— Обижаете, Ниночка, как же можно доверенность забыть! — я потряс пухлой папкой, ведь я таскал на всякий случай с собой всё дело, включая и доверенность Скоморошинского.

Сегодня явно удачный день.

Раз уж у меня на руках был такой мощный козырь, то я поспешил к главному герою этой истории, к гражданину Скоморошинскому.

Он проживал в доме у чёрта на куличках, так что без навигатора я отыскал его усадьбу с большим трудом и не с первого раза.

Подумав, я оставил папку с делом в машине, с собой взяв только акт выполненных работ/оказанных услуг, как документ, подтверждающий, что я основной объём услуг закончил, пришла пора платить мне мои сто тысяч.

Вообще, у меня таких клиента было два, один цельный каган, то есть микромонарх и узурпатор, второй мутный судимый тип, безвредный на вид, но скользкий и непонятно, что у него там в башке творится.

Отдельно стоящий двухэтажный дом, простецкий, хаотичное сочетание дерева и кирпича, свидетельствовало о наличии денег, но отсутствии вкуса.

Я постучал, мне долго не открывали. Калитка глухая, двухметровая, такой же, крашенный в выгоревший голубой, забор из листового металла.

Собака не лает, видимо, у него её нет.

Своего номера мне Скоморошинский не дал, но магическим чутьём я видел слабые эманации, показатель того, что на территории двора есть один или даже два человека.

Пришлось повторять своё постукивание неоднократно пока, наконец, к глухой калитке не подошёл человек.

— Кто? — голос