Голос племянника вывел Ангеррана из задумчивости:

— Пожалуйста… что со мной такое?

Ангерран де Куссон добродушно улыбнулся:

— Это единственная вещь, с которой ничего нельзя поделать и которая оставляет одинаково беззащитным как рыцаря, так и крестьянина.

— Что же это такое?

— Будет лучше, если ты сам это выяснишь. Для этого тебе не понадобится ни дядя, ни крестный.

Ангерран ничего больше не добавил, а Франсуа, хоть и смертельно встревоженный, больше не осмеливался с ним об этом говорить. Но он продолжал изводить этим вопросом самого себя, по-прежнему не находя ответа.

Как-то раз в апреле он купался в Куссоне. В этот раз Франсуа забрался не так далеко, как в тот день, когда повстречал Большого Кола. Он оставался в ближайших окрестностях замка, неподалеку от мостков, где служанки полоскали белье. Он слышал, как они пели и болтали между собой, немного приглушив голоса.

Почувствовав, что замерзает, Франсуа захотел вернуться. Как и всегда, он купался нагишом, оставив одежду рядом с Востоком. Юноша выбрался из воды и хотел было одеться, но не обнаружил своих вещей. Несомненно, кто-то их украл. Франсуа сжал кулаки. Шутники из деревни, что позволили себе эту выходку, скоро пожалеют о ней. Он не просто проучит их, как сделал это с Кола, он им головы разобьет, руки-ноги переломает… И тут до него донесся смех. Он повернул голову и увидел служанок, размахивающих его рубахой и штанами. Они кричали:

— Они здесь, сир Франсуа! Идите за ними!

Франсуа обнаружил, что попался. Он был взбешен. Как вести себя с женщинами? Не мог же он их отдубасить, в самом деле, как Большого Кола и ему подобных… В конце концов, раз они сами зовут его подойти и взять одежду, будет лучше сходить за ней. Франсуа уже собирался было побежать к мосткам, как вдруг до него дошло, что он совершенно гол.

В первый раз юноша испытал от этого смущение. Раньше даже самая мысль о стеснительности не приходила ему в голову. Очень часто после упражнений он раздевался догола прямо во дворе замка, ничуть не заботясь о том, что его могли увидеть. Но теперь, перед служанками, которые смеялись во весь голос, он впал в смятение. Франсуа переменил решение и бросился назад, в реку.

Смех стал громче, пока он плыл, стараясь как можно сильнее взбаламутить воду, чтобы скрыть погруженные в нее части тела. По счастью, рядом с мостками вода и так была мутной из-за золы, которую прачки использовали для стирки. Он перестал грести и поднял глаза. Служанки больше не хохотали, а тихонько о чем-то перешептывались, прыская со смеху.

Они смотрели на него сразу все, вшестером, и Франсуа покраснел. Это тоже случилось с ним в первый раз. Та, что окликнула его и по-прежнему держала в руках его одежду, заговорила первой:

— Вы уж простите, что мы украли ваши одежки, сир Франсуа, но я просто хотела представить вам моих подружек. Меня-то саму Антуанеттой зовут, а это вот Люси, Жанетта, Катрина и Марион…

Марион была единственная, кто не прыскал при этом со смеху. Пока Антуанетта говорила, Франсуа, не зная, куда девать глаза от смущения, смотрел на нее. Марион была старше остальных, ей было, наверное, лет двадцать пять, но это не помешало ей остаться очень свежей. Она была белокура, розовокожа, с упругими щеками и округлыми руками. На ней было просторное платье, под которым угадывалась большая колышущаяся грудь… Франсуа отвел взгляд, а Антуанетта тем временем продолжала еще более хитрым тоном:

— Честно говоря, молодой наш господин, больше всего я хотела вам представить одну из нас. Она о вас без передышки говорит. В ее сердце даже для Господа Бога меньше места, чем для вас. Правда ведь, Марион?

В голубых глазах Марион читалось явное замешательство. Франсуа, по-прежнему плещущийся в грязной воде, вдруг почувствовал, что увяз. С ним раньше такого ни разу не случалось. Он взмолился:

— Пожалуйста, отдайте мою одежду!

— Сейчас вам Марион ее отдаст.

Антуанетта протянула свою ношу Марион и убежала вместе с остальными, бросив Франсуа на бегу:

— Спросите у нее, как она вас зовет! Спросите, как она вас зовет!

Молодой господин и девушка остались одни, оба смущенные. Франсуа хотел было потребовать свою одежду, но слова как-то не шли на язык. Почти против воли ему подвернулась совсем другая фраза. Ее-то он и произнес:

— А как вы меня зовете?

Марион тихонько застонала. Она бросила на Франсуа умоляющий взгляд, но, поскольку он ничего больше не добавил, она закрыла глаза и прошептала почти беззвучно:

— Мотылечек мой…

Потом с потерянным видом подошла к самому краю мостков, наклонилась и протянула ему сверток. Со своей стороны, и Франсуа, по-прежнему следя за тем, чтобы оставаться в самой мути, подобрался ближе и протянул руки. Оба были так смущены, что поначалу даже не обратили внимания, в каком положении находятся: Марион — на коленях, склонившись вперед, полностью выставляя на обозрение вырез своего платья, Франсуа — лицом прямо туда. Они заметили это одновременно. Марион вскрикнула, выпустила одежду из рук и убежала, прикрывая грудь руками. Франсуа мог бы поймать свое добро, но позволил ему упасть в воду, и вынужден был натянуть на себя все мокрое. Он вскочил на Востока и проскакал верхом весь остаток дня — чтобы обсохнуть и прийти в себя.

К вечеру Франсуа так в себя и не пришел. Он лег спать в каком-то полубессознательном состоянии. Она назвала его «мотылечек мой», и он был этим совершенно потрясен. Для этой Марион он был мотылечком. Внезапно даже лев перестал его интересовать. И он вовсе не считал унизительным забыть могучего зверя ради столь хрупкого создания. Напротив, это было так чудесно! Мотылек — свобода лететь куда хочешь, порхать по воздуху, садиться где угодно. Например, меж двух грудей Марион, сложить крылышки и прижаться, съежиться, свернуться комочком… Много раз этой ночью Франсуа просыпался с пересохшим горлом и пылающим лбом.

Но и еще кое-кому не спалось этой ночью — Антуанетте. Она очень любила Марион, которая была ее лучшей подругой. Марион была девушка простая, жизнь которой сложилась не слишком счастливо. В двадцать пять лет она овдовела и вынуждена была одна растить свою восьмилетнюю дочку. И хотя со времени вдовства ей хватало предложений от парней, она все их отклоняла. Марион была чувствительной и ждала большой любви. Когда ее охватила невозможная страсть к их молодому сеньору, все подружки, включая Антуанетту, подтрунивали над ней. Антуанетта посоветовала ей выкинуть блажь из головы, но Марион заупрямилась и теперь по любому поводу говорила лишь о своем мотыльке — с обезоруживающей простотой и горячностью.

Когда Антуанетта спрятала одежду Франсуа, ее намерением было лишь пошутить, пусть даже чуть жестоко, чтобы окончательно обескуражить Марион. Но, оставив их наедине, она сама спряталась, чтобы подсмотреть, что будет дальше, и увидела смущение Франсуа. Выходило, что молодой-то сеньор оказался вовсе не таким уж бесчувственным к пышным прелестям ее подруги! Это было неожиданно, но раз уж так случилось, то пусть оно так и останется. Антуанетта знала, что сама Марион слишком робка, чтобы суметь извлечь из этого открытия выгоду для себя. И коль скоро ее собственных ума и дерзости хватало на двоих, Антуанетта решила действовать вместо подруги. Именно в эту ночь она поклялась, что уложит Марион в постель к Франсуа де Вивре.