Это Мечиславу было ведомо не из чужих уст, сколько пришлось ему бок о бок сражаться вместе с князем и делить все тяготы походной жизни.

Старый воин все больше погружался в реку воспоминаний. И вот уже не золотистый отблеск воды в жаркий день плясал перед ним, а белый искрящийся снег вздымался серебряной пылью под копытами резвых коней, и лохматые северные ели простирали свои лапищи над головами всадников.

День был погожий, солнечный и морозный. Дружинники ехали, весело переговариваясь и подтрунивая друг над другом. Мечислав загляделся на следы волка и не успел вовремя пригнуть голову, задев островерхим шлемом еловую ветку, которая тут же щедро осыпала его и лошадь снегом, что вызвало новый повод веселья у спутников.

– То Мечислав нарочито шелом надел, чтоб деревьям не кланяться, – сказал кто-то из свиты князя.

Мечислав один из всех под накинутой на плечи шубой был одет в кольчугу со стальными нагрудными пластинами, и на голове имел шлем. О том, что князь едет на охоту и велит сопровождать себя, узнал, когда Святослав с небольшой свитой уже собрался выезжать со двора. Мечислав в это время в полном боевом снаряжении показывал молодым гридням премудрости владения мечом, легко отбиваясь сразу от четверых раззадорившихся юношей и доказывая, что побеждать можно не только числом. Времени на переодевание не было, он успел только снять наручи, поножи и захватить самострел. Боевой меч в ножнах остался висеть на поясе.

От лесной свежести, яркого солнца и мороза, приятно бодрившего тело, на душе у Мечислава было так же легко и весело, и он подыгрывал сотоварищам, отвечая:

– Ничего вы в охоте не разумеете! Я, коль и не попаду стрелой в сохатого, так горя мало, набычу голову, и пойдем мы с ним бодаться, у него рога, а у меня вона какой шишак!

Все опять засмеялись.

Два молодых гридня были высланы вперед, проверить, все ли в охотничьей избушке готово к приезду князя.

Дружинники, переговариваясь, вспоминали недавний удачный поход на Оку и Волгу, как дрались с хазарами, как брали Белую Вежу. Так незаметно добрались до места: к затерянному в лесной чаще небольшому бревенчатому домику, обнесенному бревенчатой же оградой. Ворота были распахнуты, но никто их не встречал.

– Верно, наши гридни меды лесные после скачки отведывают, так что и позабыли, зачем посланы, – попытался шутить кто-то.

Однако никто даже не улыбнулся. А когда подъехали ближе, то и вовсе умолкли. В нескольких шагах от ворот лежал, разметавшись на окровавленном снегу, один из гридней, без шапки, шубы и охотничьего снаряжения. Несколько человек бросились к нему, увязая в сугробах, остальные схватились за оружие, настороженно оглядываясь в поисках ответа на столь наглое злодейство. Гридень был еще жив, но рубленая рана на груди была так глубока, что не оставляла никакой надежды. Он узнал своих сотоварищей и сумел прошептать обескровленными губами лишь одно слово: «Нурманы…», – после чего умер.

Святослав сжал зубы так, что на скулах обозначились желваки. Мечиславу было известно, что князь не жалует нурманов. В нем текла кровь варягов-русь, отчаянных ободритов-рарожичей, что сыздавна сражались с нурманами на берегах Варяжского моря, а потом крепили Новгородчину, когда дед Рарог-Рюрик пришел с дружиной и всем родом на княжение по решению Гостомысла и старейшин. При дворе отца Игоря в Киеве было множество варяжских военачальников, посланников, бояр и придворных. Была и Варяжская дружина, что храбро сражалась бок о бок с киянами, – все то были свои варяги-русь, хотя встречались и нурманы, что присягнули на верность Киеву и служили князю. После смерти отца в тереме добавились почитаемые матерью византийцы, хитрые, двуликие и коварные. Не желая ссориться с ней, Святослав старался поменьше бывать в Киеве и проводил основное время в боевых походах, расширяя границы Руси. За два лета он покорил грозную Хазарию, а потом пошел на Дунайскую Болгарию и осел в Переяславце-на-Дунае.

Неожиданная осада Киева печенегами заставила князя воротиться. Изгнание степняков, потом смерть княгини Ольги задержали Святослава. Нынешним кратковременным посещением новгородских земель он хотел убедиться в прочности северных кордонов и набрать добрых новгородских ратников в свое войско для укрепления в Болгарии. Русских воинов он ценил превыше всего, справедливо полагая, что наемник, служащий за плату или долю в добыче, никогда не будет драться за Русь до последнего вздоха, как это могут делать только истинные защитники родной земли. А наймит, он и есть наймит: всегда может уйти от одного хозяина к другому, который посулит больше. К тому же в северных землях еще был крепок славянский дух и пращурская вера. Приверженцев христианства в своем войске Святослав с некоторого времени стал искоренять беспощадно. С их появлением начался «разброд», ослабление порядка, и военачальники вознегодовали, требуя изгнать «визанских изменников» из своих рядов, поскольку они прогневили богов русских, и от этого следуют неудачи и большие потери в сражениях. Когда же в Болгарии Святослав узнал о тайном сговоре христиан, подбивавших его воинов перейти на службу к византийцам, и что во главе заговорщиков стоял его двоюродный брат Улеб, князь рассвирепел так, что не пощадил Улеба и покарал его собственной рукой. А в Киев отослал отряд с повелением уничтожить христианские церкви, а византийских пресвитеров изгнать из русской земли. Святослав помнил, как карал в свое время греков его дед, Олег Вещий, прибивший свой щит к вратам Цареграда. А тут греки-ромеи в Киеве вознамерились свои порядки навести, не бывать сему!

Осмотрев избушку, дружинники доложили князю, что в живых никого не осталось. Главный охотничий и его подручные были порублены и исколоты. Второй гридень лежал там же с рассеченным лбом. Не пощадили и собак: их трупы стыли на снегу, видимо, верные стражи пытались защитить хозяев. Все припасы: мука, тук[11], мясо, крупы, мед, шкуры и оружие исчезли. От ворот в сторону уходили следы полозьев нескольких саней и множество конских копыт.

– Что за нурманы? – вопрошали друг у друга дружинники.

– Да мало ли их нынче бродит, – с горькой досадой заметил Мечислав. – Может, служили кому, да домой возвращаются. Либо нанял кто из воевод, а они по пути решили запасы разбоем пополнить. Нурманы, душа из них вон! – заключил дружинник.

Из-под нахмуренных бровей Святослава блеснули молнии. Он сжал рукоять меча, с которым никогда не расставался, кованого из особой стали по фряжскому секрету, так что он мог одинаково хорошо рубить железо и брить голову, и сказал негромко, но с необычайной силой в голосе:

– Настигнем.

– Княже, – спросил один из спутников, – может за подмогой послать, их вон сколько… Втрое супротив нашего, ежели по следам судить…

– А хоть вдесятеро! – рыкнул Святослав. – Никому не дозволено на нашей земле хозяйничать, тем паче таким…

Он не договорил и выбросил правую руку вперед:

– По коням! И да поможет нам Перун!

Снова летят крепкогрудые кони, вздымая снежную пыль, пляшут и рассыпаются искрами солнечные лучи, только нет больше веселия на лицах воинов. Перед их очами – изрубленные мечами сотоварищи, для которых сей дивный день превратился в вечную ночь.