Лодка поплыла обратно через пролив.

— Давайте за мной, — сказал высокий мужчина, и мы двинулись по тропинке вокруг гавани, а потом — по каменистой тропе вверх, на холм, к одному из крытых тростником коттеджей, которые мы видели из гавани. И там я впервые ощутил запах торфяного дыма. Деревянная дверь со скрипом открылась в комнату, полную этого самого дыма. Низко висевшая керосинка давала слабый желтый свет. У дальней стены стояла печка-чугунка, в которой красным светились тлеющие торфяные брикеты. Земляной пол был посыпан песком. Эта комната служила одновременно гостиной, столовой и кухней. В центре стоял большой стол, у стены — буфет; по обе стороны двери были устроены окошки. Коридор, обшитый вагонкой, вел, как позже выяснилось, к трем спальням. По стенам его висели инструменты и одежда. В доме не было ни туалета, ни проточной воды, ни электричества. Мы как будто попали из двадцатого века в средневековое прошлое. Сиротки — путешественники во времени.

Когда мы вошли, от плиты к нам повернулась женщина в темно-синем платье из набивной ткани и длинном белом переднике. Трудно было сказать, сколько ей лет. Волосы стального цвета она убирала от лица и закрепляла гребнями. Лицо ее было не морщинистым, не старым, хотя и не молодым. Женщина оценивающе посмотрела на нас и сказала:

— Садитесь к столу. Вы, наверное, голодны.

Конечно, мы были голодны.

Высокий мужчина тоже сел. Он снял кепку, так что я впервые увидел его лицо. Оно было худым и жестким, с большим крючковатым носом. Руки у него были большие, как лопаты; волосы росли на пальцах и торчали из-под рукавов. А вот на голове у мужчины волос было мало, к тому же под кепкой они слиплись от пота.

Женщина поставила на стол четыре исходящих паром тарелки. В них было мясо в соусе, на поверхности которого плавал жир, и картошка, разваренная до неузнаваемости. Мужчина закрыл глаза и пробормотал что-то на языке, которого я не знал. Потом он начал есть и обратился к нам по-английски:

— Меня зовут Дональд Шеймус. Это моя сестра Мэри-Энн. Для вас мы мистер и мисс Джиллис. Это наш дом, теперь он и ваш тоже. Забудьте, откуда вы приехали. Это история. Отныне вы Дональд Джон и Дональд Питер Джиллис и должны делать все, что вам говорят. Иначе пожалеете, что на свет родились!

Дональд Шеймус зачерпнул вилкой еду, положил в рот и, пока жевал, поглядел на сестру. Она сидела, ничего не замечая. Дональд снова повернулся к нам:

— В этом доме говорят на гэльском. Лучше вам выучить его поскорее. Скажете при мне хоть слово по-английски — буду считать, что вы ничего не говорили. Так поступают с беднягами, которые говорят по-гэльски в английском суде. Вам все понятно?

Я кивнул. Питер взглянул на меня, ожидая одобрения, и тоже кивнул. Я понятия не имел, что такое гэльский и я как я смогу на нем говорить. Но я ничего не сказал.

Когда мы закончили есть, Дональд дал мне лопату и сказал:

— Вам надо будет облегчиться, прежде чем идти спать. Можете просто полить вереск. А если приспичит еще чего, выройте себе ямку. Только подальше от дома.

Так нас выставили на улицу, чтобы мы сходили в туалет. Поднялся ветер, по небу летели облака, время от времени закрывая луну. Я повел Питера в сторону от дома, туда, где открывался вид на море. Взял лопату и начал копать яму, думая о том, что нам делать, если пойдет дождь.

— Привет! — порыв ветра принес оклик, испугав нас. Я повернулся и увидел Кэтрин, улыбка которой, казалось, разгоняла темноту.

— Как?.. — я даже не знал, о чем ее спрашивать.

— Я видела, как вы пересекли пролив на лодочке на полчаса позже меня, — она повернулась и показала куда-то за холм. — Я живу вон там, у миссис О’Хэнли. Она сказала, теперь меня надо звать Кейт. Так положено по-гэльски. Пишется как-то странно, но произносится нормально.

— Кейт, — повторил я. И решил, что мне нравится.

— Нас тут называют «сиротки». Церковь отправляет сюда детей с материка. На этом островке нас десятки! — внезапно Кейт помрачнела. — Я думала, что потеряла вас.

Я усмехнулся:

— От меня так просто не избавиться!

Я был невероятно счастлив, что снова нашел ее.

— Пап, тебе надо снять брюки. Они же мокрые!

И правда! Наверное, они промокли на корабле. Я встаю, но не могу расстегнуть молнию. Она помогает мне, брюки падают на пол, и я просто выхожу из них. Теперь она стаскивает с меня свитер через голову. Проще всего дать ей это сделать. Но рубашку я расстегну сам. Не знаю, почему, но мои пальцы теперь так плохо слушаются.

Смотрю, как она подходит к гардеробу и достает новые брюки и выглаженную белую рубашку. Какая милая девушка.

— Держи, пап, — она протягивает мне рубашку. — Хочешь сам ее надеть?

Протягиваю руку и глажу ее по лицу. Я чувствую такую нежность к ней!

— Не знаю, что бы я делал, если бы тебя не отвезли на тот же остров, Кейт. Я думал, что потерял тебя навсегда.

У нее в глазах непонимание. Разве она не знает, как я к ней отношусь?

— Ну, сейчас я здесь, — говорит она, и я чувствую, что улыбаюсь. Так много воспоминаний, так много чувств!

— Помнишь, как мы таскали с побережья водоросли? — спрашиваю я. — В таких больших корзинах, на лошадках. Мы удобряли ими фьянекен. И я помогал тебе вскопать их.

Почему она хмурится? Может быть, не помнит?

— Фьянекен? — переспрашивает она. А потом по-английски: — Вороны? Как можно удобрять ворон, пап?

Глупышка! Я слышу собственный смех.

— Ну да, так их называли. Они давали отличную картошку!

Она снова качает головой. Потом вздыхает:

— Ох, папа…

Ну почему она не помнит? Хочется хорошенько ее потрясти!

— Пап, я пришла сказать, что поеду в Глазго сдавать экзамены. Несколько дней я не смогу приходить. Но Фионлах будет навещать тебя, и Фин тоже.

Не знаю, о ком она говорит. Мне не нужны гости. Я не хочу, чтоб она уходила! Она застегивает на мне рубашку, ее лицо очень близко. Я тянусь к ней, целую в губы. Она отскакивает, как будто испугалась. Надеюсь, она не обиделась.

— Я так рад, что снова нашел тебя, Кейт, — говорю я, желая ее успокоить. — Я никогда не забуду те дни в Дине. Никогда! И башенки у Дэнни, которые мы видели с крыши. — Я даже смеюсь от этого воспоминания. — Они напоминали нам о нашем месте в мире!

Теперь я говорю тихо, полный гордости за нас.

— В общем и целом, мы неплохо справились для пары приютских детей.

Было темно, когда Фин высадил Джорджа Ганна в Сторновее и отправился через болота Барваса к западному берегу. Была темная дождливая ночь, и встречный ветер с Атлантического океана шипел от злости ему в лицо. В такую же ночь на этой дороге погибли родители Фина. Он знал впадину на дороге как свои пять пальцев. Проезжал ее каждую неделю, когда в понедельник ехал на автобусе в школьное общежитие в Сторновее, а в пятницу — обратно. Фин знал, что навес с зеленой крышей находится ярдах в ста справа, хотя и не видел его в темноте. Именно здесь овца выскочила из оврага, и отец Фина резко дернул машину в сторону.