в результате длительной травмы, продолжавшейся месяцы или даже годы.

Сердце сжалось при мысли о том, через что ему пришлось пройти, чтобы получить такое заболевание.

– Творчество помогает?

– Вроде того. – Лицо Риса было непроницаемо. – Но рисовать не получалось уже несколько месяцев. – Он дернул подбородком в сторону стола. – Просто баловался. Смотрел, что получится.

– Когда закончишь, хочу посмотреть. Люблю наброски охранных сигнализаций, – пошутила я, а потом вспомнила, что нам осталось быть вместе всего неделю.

Моя улыбка исчезла.

Рис внимательно смотрел на меня:

– Как пожелаешь.

Я много чего желала, но не в отношении творчества.

– Могу я кое-что сказать, мистер Ларсен?

Он кивнул.

– Я буду по тебе скучать.

Он замер, и я даже подумала, он меня не слышит. Но потом он ответил непривычным, болезненно-мягким голосом:

– Я тоже буду по тебе скучать, принцесса.

Так не уходи. Должен же быть способ остаться. Он не служил в королевской охране, но проработал со мной два года. Я не понимала, почему мне придется менять телохранителя из-за возвращения в Эльдорру.

Конечно, за исключением того факта, что Рису придется переехать. Все это время он жил со мной, но есть разница между работой в США и переездом в другую страну на неопределенное время. Кроме того, он первым подал в отставку.

Даже если я смогу убедить дворец продлить контракт, согласится ли Рис принять предложение?

Я не решалась спрашивать – боялась, он скажет «нет», – но время шло.

Но прежде, чем я успела что-то сказать, вдалеке раздался резкий хлопок – Рис резко обернулся, и в небе взорвался фейерверк.

Он расслабился. А я нет – потому что наконец поняла, почему он никогда не снимал передо мной футболку.

Его спину – сильную, красивую спину – покрывали шрамы. Они пересекали кожу резкими, почти белыми полосами, чередуясь с круглыми отметинами – видимо, следами от сигарет.

Судя по тому, как напряглись плечи Риса, он осознал свою ошибку, но скрывать уже не пытался. Смысла не было. Я уже все увидела, и мы оба это знали.

– Что произошло? – прошептала я.

Он долго молчал, прежде чем ответить.

– Маме нравился ремень, – сказал он прямо.

Я втянула воздух, и к горлу подступила тошнота. Это сделала его мать?

– Никто ничего не сказал и не сделал? Учителя, соседи?

Невозможно представить, чтобы подобное злодейство осталось незамеченным.

Рис пожал плечами:

– Там, откуда я родом, многие дети росли в плохих условиях. Некоторым было гораздо хуже, чем мне. Никого не удивляло, что какого-то ребенка «наказывали».

Мне захотелось плакать при мыслях об одиноком маленьком Рисе – те, кто должен был за ним присматривать, воспринимали его лишь как статистику.

Я ненавидела немногих людей, но внезапно возненавидела всех, кто знал или подозревал о его страданиях и ни черта не делал.

– Почему она так делала?

Я легонько прикоснулась к его спине. Его мышцы напряглись под моими пальцами, но он не отстранился.

– Позволь рассказать тебе одну историю, – начал он. – Историю о красивой девушке, которая выросла в маленьком дерьмовом городке и всегда мечтала оттуда сбежать. Однажды она встретила мужчину, который приехал на несколько месяцев по делам. Красивого. Обаятельного. Он пообещал забрать ее с собой, когда уедет, и она поверила. Влюбилась, и разгорелся страстный роман. Но потом она забеременела. И когда она рассказала об этом мужчине – он утверждал, что любит ее, – он разозлился и обвинил ее в попытках заманить его в ловушку. На следующий день он исчез. Просто испарился. Никаких следов – как оказалось, даже названное им имя было поддельным. Она осталась одна, беременная и опустошенная. Ни друзей, ни родителей, которые могли бы помочь. Она оставила ребенка – возможно, в надежде, что мужчина однажды за ними вернется, но он так и не вернулся. Она начала искать утешение в наркотиках и алкоголе и стала другим человеком. Злым. Жестким. Она винила ребенка за то, что он отнял у нее надежду на счастье, вымещала на нем гнев и разочарование. Обычно с помощью ремня.

Он говорил – настолько тихо, что я едва расслышала, – и все потихоньку вставало на свои места. Почему Рис отказывался от алкоголя, почему редко говорил о семье и детстве, его ПТСР… Возможно, это из-за его детства, а не службы в армии.

Отчасти я сочувствовала его матери и той боли, что ей пришлось пережить, но никакая боль не оправдывает страданий невинного ребенка.

– Мальчик не виноват, – сказала я. Слеза скатилась по щеке прежде, чем я успела ее остановить. – Надеюсь, он это понимает.

– Он понимает, – ответил Рис. Он вытер мою слезу большим пальцем. – Не плачь из-за него, принцесса. Он в порядке.

Но я почему-то заплакала лишь сильнее. Я впервые плакала на глазах у другого человека с тех пор, как умер отец, и мне было бы стыдно, если бы мое сердце не было настолько разбито.

– Тс-с-с. – Он вытер еще одну слезу и нахмурился. – Не надо было рассказывать. Не лучший конец отпуска.

– Нет. Я рада, что ты рассказал. – Я накрыла его руку своей, прежде чем он успел отстраниться. – Спасибо, что поделился. Это много значит.

– Это всего лишь история. – Но в его глазах бушевали эмоции.

– Всего лишь историй не бывает. Каждая история важна. И твоя.

Особенно твоя.

Я отпустила его руку, подплыла к спине и снова провела пальцами по коже, прежде чем запечатлеть на одном из шрамов легкий и нежный поцелуй.

– Можно? – прошептала я.

Его мускулы напряглись еще сильнее – настолько, что даже задрожали под моими пальцами, но он ответил коротким кивком.

Я поцеловала еще один шрам. Затем еще.

Стояла абсолютная тишина, не считая прерывистого дыхания Риса и слабого шума океана вдали.

Я перестала плакать, но сердце все еще болело. Из-за него. Из-за нас. Из-за всего, чем мы никогда не сможем стать, потому что живем именно в этом мире.

Но сейчас остального мира не существовало, а завтра еще не наступило.

Последний шанс.

– Поцелуй меня, – мягко сказала я.

По его телу прокатилась дрожь.

– Принцесса… – Слово прозвучало низко и грубо. Сквозь боль. – Мы не можем. Ты мой клиент.

– Не здесь. – Я обняла его и положила руку ему на грудь, где быстро и сильно колотилось сердце. – Здесь я – просто я, а ты – просто ты. Желание номер четыре, мистер Ларсен. Помнишь?

– Ты не знаешь, о чем просишь.

– Знаю. Я не пьяна, как тогда после «Борджиа». Я точно знаю, что делаю. – Я затаила дыхание. – Вопрос в тебе.

Я не видела его лица, но почти видела битву, бушевавшую у него внутри.

Он хотел