* * *

Галерея отеля «Веетиы» теперь заполнена англосаксами в куртках с бейджиками, которые переговариваются и посмеиваются, обмениваясь брошюрами об антипиратском законе АДОПИ[38]и хакерских пиринговых сетях. Выйдя из туалета, я пробираюсь между их дорожными сумками с лейблами Гугла.

– She’s here![39] – кричит один из них.

Вся группа устремляется в бар.

Я понуро ретируюсь в патио, сажусь в тени бамбуков, окружающих фонтан. Молодой официант приносит мне меню, говорит «добро пожаловать» по-английски. Я что-то заказываю, наобум ткнув пальцем в строчку, не сводя глаз с дверей бара. Участники конгресса выходят, и с ними Полина, она подталкивает их к холлу с наигранной веселостью вожатой, одновременно отвечая на вопросы по брошюрам, которые они ей показывают. Со стороны Кастильоне нетерпеливо гудит автобус. Она торопит их, показывая на улицу, и машинально поворачивается к патио. Официант, оставив попытки отобрать у меня меню, которым я заслонился, удаляется.

Когда он возвращается с заказом, Полина, посадив гугловцев в автобус, идет по галерее обратно к бару. Чтобы продолжить свою работу. Или ждать меня. Она слишком далеко, чтобы я мог разглядеть ее лицо из-за уголка меню. Слишком далеко, чтобы понять, остались ли на нем следы от ран и ушибов, изуродовавших ее восемь лет назад. Я не виделся с ней после той ночи в дижонской больнице.

* * *

На больничной стоянке, когда я добрался до «Даймлера», Максим уже завел мотор.

– Я его убью, – заявил он, давя на педаль, с хладнокровием, от которого меня захлестнула ледяная волна паники.

Я пытался его урезонить под рев двигателя. Это моя вина, если муж потерял голову, я и разберусь с ним на свой лад. Он даже не ответил. Молча миновал пригороды, помчался по пустому шоссе.

– Дай мне с ним поговорить, Максим.

– Чего ты хочешь – попросить у него прощения? Тебя не колышет, что Полина в таком состоянии? Она никогда не подаст жалобу – из-за сына, никогда не уйдет от него, и в следующий раз он ее прикончит. Этого ты хочешь?

– Позволь мне объяснить ему…

– Он ИН, этот тип. Извращенец-нарцисс, таких не переделаешь. Я их повидал в тюрьме.

Машина резко свернула направо в сторону Шамбертена, запрыгала по выбоинам ремонтирующейся деревенской дороги до открытых ворот виноградарского поместья. Когда мы подъехали, прожектора осветили длинную липовую аллею, ведущую к мрачного вида дому.

– Не совершай непоправимого, умоляю тебя… Ты же не сядешь опять в тюрьму за… за что? Преступление на почве страсти, хладнокровную расправу? Полина тебе этого не простит…

– Сиди в машине, если дрейфишь.

На скрип тормозов по гравию аллеи откуда-то выскочил человек в резиновых сапогах.

– Ступайте к себе, мне не нужны свидетели, – сказал ему Максим, натягивая перчатки.

– Да мне все равно не полагается быть здесь в нерабочее время, – ответил ему управляющий тем же тоном сдерживаемой ярости. – Он и вправду мерзавец. Ни эмоций, ни сожалений, ничегошеньки. Упала с лестницы – и все тут. «Надо было ходить осторожнее».

– Я им займусь.

– Он в комнате мадам, второй этаж, вторая дверь.

Отчаявшись уговорить Максима, я побежал за ним на лестницу в надежде как-нибудь усмирить его и поддержать. Но едва мы ворвались в комнату, к его ярости прибавилась моя. Все было перевернуто вверх дном, фотографии порваны, бумаги рассыпаны, книги раскиданы по ковру. Верну ай сидел за письменным столом Полины перед пустой бутылкой из-под джина, лежавшей на бюваре рядом с «Экстазом букашки». Он поднял остекленевшие глаза и даже не удивился, увидев нас.

– Она имела наглость позвать вас. Шлюха. Который из вас имел ее в зад? Тут не совсем ясно! – вдруг рявкнул он и швырнул книгу мне в лицо.

Максим приподнял его со стула:

– Не путай литературу с жизнью, парень! Вот это – жизнь!

От удара в живот мерзавец отлетел, ударившись головой об стену, и сполз на пол с пьяным хрипом.

– Если ты только вздумаешь поднять на нее руку еще раз, я узнаю об этом сию же минуту, вернусь и убью тебя. Уловил общий смысл, Верну ай? Я столько говнюков вроде тебя замочил, что отсидел годы, а теперь я неприкосновенен. Подавай на меня жалобу – сам окажешься за решеткой. Я ясно выражаюсь?

Удар острым носком сапога под ребра внес окончательную ясность. Я удержал Максима за плечо. Чтобы немного разбавить избиение психологией, я заверил Вернуая – как мог искренне, – что написанные мной любовные сцены были не чем иным, как фантазмами.

– Она мне во всем призналась, во всем! – взвизгнул он. – Она не способна лгать, эта сволочь! Отрицать «настоящую любовь», как она говорит! Групповушница! Вот какую мать я дал моему сыну!

Еще три удара ногой согнули его пополам.

– Постскриптум, – продолжал Максим. – Если она потребует развода и ты станешь ей пакостить насчет опеки над мальцом, тот же расклад: она будет вдовой. Кивни, если хорошо меня понял.

Он, повизгивая, кивнул.

– А теперь уберись-ка в комнате. Пошли, Фарриоль.

Внизу лестницы он обнял одной рукой мое плечо и крепко сжал:

– Вот видишь, вдвоем-то оно лучше.

Он улыбался мне с облегчением, поглядывая искоса, словно мы с ним выиграли матч. Ему хотелось выговориться.

– Без тебя я бы его укокошил. Вот оно как, не я один могу хорошо влиять.

На аллее, доставая ключ от машины, он закончил на оптимистической ноте:

– Во всяком случае, можешь мне поверить, урок он усвоил.

Грянул выстрел, и я на миг оглох. Я еще не почувствовал, как обожгло спину, а Максим уже круто развернулся и выхватил из-под пальто пистолет. Выстрел, звук падения. У меня подкосились ноги. Он подхватил меня и удерживал, пока осматривал рану.

– Ничего страшного, мой хороший, ничего. Пуля вошла под плечо, там один жир. Двенадцатый или двадцатый калибр, на косулю, это семечки. Дыши глубже, расслабься. Держи.

Стиснув зубы от боли, я трясущейся рукой послушно взял то, что он мне давал. Он уложил меня на бок, прямо на гравий.

– Полежи, я сейчас.

Я проводил его взглядом. Подбежав к дому, он склонился над неподвижным телом Вернуая под балконом, с которого тот в меня выстрелил. Только тут я понял, что держу в руке пистолет Максима.