, сами перебегают ко второй, к третьей, занимая позиции и разворачиваясь для ведения боя. Все это время по целям ведется огонь, опять-таки одиночными и в высоком темпе, никаких очередей, очередями бьет только РПК. Затем стрелки переходят в наступление, идут вперед, постоянно стреляя на ходу. Тактика, не лишенная здравого смысла, – постоянный огонь заставляет противника вжаться в землю, а одиночные – экономить боезапас. Хотя, если с противоположной стороны будет работать снайпер, все резко изменится…

Та же группа отрабатывает отход. Исходное положение – лежа «клином», пулемет в голове. Ставится дым, после чего пулеметчик первым снимается, хлопает по плечу следующего и бежит на новую позицию, уже под прикрытием дыма. Остальные продолжают стрелять. Затем снимается еще один, затем еще…

Отработка штурмовых действий. Два стрелка, совершенно нетипичное вооружение – у каждого русский ПКМ, мощный и легкий пулемет. Они наступают под прикрытием друг друга, залегая за укрытиями, пуская в сторону врага короткие очереди, неуклонно продвигаются вперед. Цель одна и та же – движение и маневр, постоянное огневое воздействие на противника. Конечно, против роты в обороне это ни разу не сработает, но с ней обучающимся и не придется столкнуться. Им придется столкнуться с завшивленными, надевшими полотенце на голову ублюдками, с автоматами «АК» стоимостью пятьдесят долларов каждый, с подпольной мастерской в Дарра Адам Хель и зверским желанием убивать. Крестьянам обычно платят по десять долларов за каждый день, когда они участвуют в войне, подрыв солдата или группы солдат – от сотни долларов до пары тысяч, в зависимости от тяжести последствий и резонанса в прессе. Подрыв бронемашины – несколько тысяч долларов, если кто-то погиб. За несколько лет долгой войны Америка истратила на нее не меньше триллиона долларов и не добилась ничего, кроме смерти долговязого старика с длинной бородой и нескольких десятков миллионов новых врагов, тех, кто готов повторить путь, приведший к 9/11. Этому не видно конца, и кто-то должен готовить смену: новых стрелков. Среди тех, кто находится здесь, можно встретить боснийского серба и бывшего британского работягу, русского и местного, бойца грузинской армии, который решил подработать. В мире не все хорошо, закрываются заводы, падают валюты, вводятся новые ограничения, люди становятся нищими. Но каким-то загадочным образом одна отрасль не испытывает экономического спада и в ней всегда найдется место тем, кто готов поставить жизнь на кон за пару сотен долларов в день

О влиянии войны на экономический спад говорят мало. Но оно есть. Расходы на безопасность все больше и больше, конца этому не видно.

Это отрасль войны. Наемники двадцать первого века – их становится все больше и больше, и здесь – одно из тех мест, где их готовят…

– Как грузинские власти смотрят на все это?

Донелли привычно пожал плечами.

– Это хорошие ребята. И знаешь почему? Потому что они не пытаются совместить несовместимое. Они просто знают, что жизнь есть такая, какая есть, и в ней кому-то все равно не повезет. Так что они оставляют протесты правозащитников за скобками и делают вид, что здесь просто стреляют по тарелочкам. О’кей?

– Это твое?

– Мое… – уклончиво ответил Донелли, – и еще нескольких людей. Инвесторов, скажем так. Но управляющий здесь я.

– А инструкторы?

– Местные, русские. Есть парни из ГРОМа и УРНы

ГРОМ – польское спецподразделение, создано по типу британской САС. УРНА – чешская специальная полиция. Эл Эй СВАТ – спецназ полиции Лос-Анджелеса.

Есть парень из Эл Эй СВАТ, у него даже мне есть чему поучиться. Сборная команда. Здесь можно достать дешево оружие, боеприпасы, люди не суют нос не в свои дела…

Донелли показал на квартал полуразрушенных зданий, бывших жилыми.

– Впечатляет, верно? Говорят, здесь при Советах жили очень хорошо. Квартира стоила столько же, столько в столице страны. Сейчас любой из нас может купить тут квартиру на жалованье за несколько месяцев.

– Все так плохо?

– Было еще хуже.

От откровенной, бьющей в глаза нищеты полковнику было не по себе. Мрачные, разваливающиеся скворечники, в которых продолжали жить люди, и кто-то считал это домами. Автомобили. Больше похожие на американские малолитражки семидесятых. Разбитые дороги, убогие магазины, почти никакого сервиса – даже спутниковых тарелок, которых в том же Ираке полно, – и то не видно. И все это на фоне потрясающей красоты горных пейзажей и давно умерших или брошенных подыхать промышленных предприятий. Он привык к нищете… но нищета в его сознании намертво была сцеплена с войной. Эти *censored*ны дети не желают жить мирно… и вот почему они живут в нищете. Но тут… в том-то и дело, что войны не было. Люди трудились и жили в нищете. А в паре сотен километров, даже ближе, – черноморский порт Сухуми, высотные новостройки и отели для богатеев. Никто из местных позволить себе там жилье не может. В голову лезла мысль – мы приходим и заставляем их почувствовать себя беднее, чем они есть, жалкими и униженными. Потом они берутся за оружие и мстят нам… за то, что мы такие, какие есть. А мы этого не понимаем.

– Тебя можно, скажем… нанять.

– Нет. – Ответ был простой и прямой.

– Почему?

Донелли усмехнулся.

– Это коммерческое предприятие, мой друг. Я не лезу в политику. А русские тут совсем недалеко, в горах Абхазии есть их базы. Там готовится спецназ, и все это знают. И если они решат вдруг прогуляться через границу – их вряд ли кто-то остановит. Потому что еще двадцать лет назад это была их земля.

– А теперь – наша, – сказал Кокс, в упор глядя на бывшего друга.

Донелли усмехнулся, потрепал собеседника по плечу.

– Рад, что ты сохранил оптимизм, друг. Здесь его не хватает…

Это было вежливым, завуалированным отказом.

14 июня 2015 года. Где-то в России

Город…

Как «чехи» называют Грозный просто «город», без указания, какой именно, так и я, пожалуй, буду называть его просто – «город».

В этом городе я родился и вырос, в этом городе я пошел в школу и окончил ее. Из этого города я уходил, но почему-то всегда возвращался. Одно время я делал все, чтобы перебраться в Москву, даже перебрался туда – но так получилось… что ничего, в общем, не получилось. У меня была возможность там остаться… но я понял, что Москва город чужой и опасный. Город, не просто сданный врагу, город, где подавляющее большинство людей утратило волю к сопротивлению и просто живет – так как им удается жить. Не заглядывая далеко вперед и не задавая вопросов, которые обязательно нужно задавать. Там просто живут… измеряют время от отпуска до отпуска, слишком много тратят денег на заграничный отдых, глупо суетятся и не держат своего слова… там много чего такого, что мне не нравится. И потому я всегда возвращаюсь сюда. В свой – по-настоящему свой город.

Сейчас вот пострелять пошел.