Постепенно всё вошло в привычное русло. Елисеев замечает: «Забыты неприятности „синюхинского дня“, расстрел пленных казаков, и полковая жизнь вошла в свою колею. Не спросил о них никогда и генерал Врангель». Подъесаулу Безладнову не помогла ретивость в расстреле пленных:

«На рысях полк идет к восточной околице станицы. К удивлению, видим, там уже стоит наш штаб дивизии. Генерал Врангель, чем-то сильно взволнованный, сильно разцукал Безладнова „за опоздание“. На доклад последнего, что приказ о выступлении получен с опозданием, генерал Врангель повышенным тоном буквально выкрикнул, и очень зло, „молчать!“ и пригрозил отрешить его от командования полком, вручив тут же ему лично отпечатанный приказ по дивизии со строгим выговором „за опоздание“.

— И когда это он успел отпечатать приказ с выговором мне? — как-то флегматично и удивленно, с черноморским юмором, спросил Безладнов меня.

Улыбаясь, я вспомнил, как генерал Врангель прищуривал глаза в станице Петропавловской, выслушивая разные резкости Безладнова. И прищуривал он их, скрывая свое неудовольствие. И бывшие будто ласковые взаимоотношения Врангеля и Безладнова сразу же прекратились. Но офицеры полка, с полным сочувствием за несправедливость, стали на сторону своего командира. Врангель всё же отомстил Безладнову..»

Вскоре Врангель снял Безладнова с командования полком за то, что при выходе из станицы Бесскорбной он приказал казакам дать салют — залп из винтовок в воздух, хотя генерал скомандовал выйти незаметно. Петр Николаевич умел избавляться от не сработавшихся с ним подчиненных и делал это весьма искусно, так что для увольнения опальных командиров всегда находились весомые причины.

Полковник Елисеев приводит еще один случай с перебежчиками — двумя сотнями мобилизованных красными и перешедшими на сторону Корниловского конного полка казаков: «Успокоенные и ободренные нами, они остались при полку. Полк сразу же пополнялся на одну треть своего состава. Все были довольны, в особенности командиры сотен, что их ряды увеличивались. Немедленно отправили донесение в штаб дивизии. Наутро было получено приказание от генерала Врангеля — „всех красных казаков немедленно прислать под конвоем в штаб дивизии“. Что с ними там случилось, мы не узнали, но в наш полк никто из них не вернулся». У Федора Ивановича были серьезные опасения, что, по крайней мере, часть казаков расстреляли. Это еще раз доказывает, что тогда Врангель больше думал о том, как покарать казаков, служивших у красных, чем о привлечении их на свою сторону.

По воспоминаниям Елисеева, 11 октября красные перешли в наступление и выбили все три полка из Бесскорбной — Корниловский, Екатеринодарский и Черкесский. Станица несколько раз переходила из рук в руки. 17 октября дивизия Врангеля была оттеснена за реку Уруп. А за три дня до этого Таманская армия красных под командованием Е. И. Ковтюха взяла Ставрополь.

Как раз в эти дни Врангель надел свою знаменитую черкеску, которой остался верен до самой смерти. Елисеев передал забавные детали:

«18 октября, с утра завязался бой на подступах к Урупской. Красные, спустившись вниз, перерезали дорогу Урупская — Бесскорбная. Пеший бой вел только Корниловский полк… В самый разгар боя, неожиданно из-за бугров, с юго-востока, под огнем красных, пешком, в сопровождении только своего адъютанта-кавалериста явился генерал Врангель. Оба они в гимнастерках, в фуражках, при шашках и револьверах. Бабиев доложил боевую обстановку. Врангель спокоен, улыбается и потом, с явным приятным расположением к Бабиеву, как-то наивно стал рассматривать его — как он одет? И рассматривал его так, как рассматривает подруга подругу, увидев на ней новое модное платье. И, налюбовавшись, вдруг спрашивает:

— Полковник! А где Вы заказывали свою черкеску?

И по боевой обстановке, и по существу вопроса это было очень странно.

— Да еще в Тифлисе, Ваше превосходительство! — козырнув ему, отвечает Бабиев, стоя перед ним в положении „смирно“.

— Не беспокойтесь… держите себя свободно, полковник. Я так люблю кавказскую форму одежды, но в ней мало что понимаю, почему и присматриваюсь к другим — кто и как одет? Я ведь приписан в казаки станицы Петропавловской. Станица подарила мне коня с седлом. Теперь я хочу одеть себя в черкеску. Но чтобы не быть смешным в ней — вот я присматриваюсь, чтобы скопировать с кого. Вы так стильно одеты… — говорит он, ощупывает качество „дачкового“ сукна черкески и „щупает“ глазами его оружие. Бабиев на его комплименты вновь откозырнул.

Разговор хотя и был неуместным по боевой обстановке, но он нам обоим понравился. Мы поняли, что у Врангеля „есть душа“, что с ним можно запросто говорить. Что он „живой человек“ со всеми человеческими страстями и недостатками, но не сухой формалист — генерал, начальник, к которому „не подступиться“».

Врангель переоделся в казачий костюм, чтобы быть ближе к казакам, чтобы они считали его своим. Но в бароне жил щеголь-гвардеец. И даже в боевых условиях он хотел добиться того, чтобы выглядеть в черкеске как можно элегантнее, потому-то и допытывался у полковника Н. Г. Бабиева об особенностях казачьей моды.

Этот вопрос волновал Врангеля и в дальнейшем. В конце 1918 года поправлявшийся после ранения Елисеев встретил барона в Кубанском войсковом офицерском собрании в Екатеринодаре:

«Вижу генерала Врангеля в папахе и серой черкеске. По записной книжке он перечислял какому-то генералу в штатском костюме количество трофеев, захваченных его казаками. Имея костыль под правой мышкой, левой рукой отдал ему честь. Врангель знал меня лично и коротким поклоном головы с улыбкой ответил мне на приветствие.

От нечего делать, опираясь на один уже костыль, тихо иду по Красной улице. Вдруг кто-то длинной рукой охватывает меня за талию. Оборачиваюсь и вижу генерала Врангеля.

— Как здоровье, подъесаул? — очень ласково спрашивает он и добавляет немедленно же: — У Вас очень красивый покрой черкески… где Вы ее шили? Я очень люблю казачью форму и всё присматриваюсь, на ком и как сидит черкеска, чтобы одеваться соответственно. Я еще очень мало понимаю в черкеске».

Елисеев считал, что Петр Николаевич по-особому относился к казачеству: «Не касаясь политики, надо сказать, что генерал Врангель был человек не злой, общительный. Он очень любит кубанских казаков как воинов и смотрел на них похвально только с этой стороны, мало зная их станичную жизнь, их семейственность, их психологию как земледельцев. Он очень любил полки своей 1-й конной дивизии, и, не хвалясь, Корниловский полк под командованием молодецкого, храброго, всегда веселого и воински отчетливого полковника Бабиева радовал его душу больше, чем другие полки. Ценность каждой строевой части, да и всякого дела, зависит исключительно от личности, которая это дело возглавляет».

Однако Врангель хотя и командовал кубанскими казаками, не считал их вполне надежными для Белого дела. Его не оставляла мысль о формировании регулярных кавалерийских полков, не связанных с казацкими вольностями и обычаями, с их традиционной «самостийностью». В мемуарах Петр Николаевич писал:

«В одну из… комиссий по изучению организации конницы попал и я. Созданию мощной конницы в условиях настоящей войны, где маневр играл первенствующую роль, я придавал огромное значение. Зная казаков, я в полной мере учитывал, что, по освобождении казачьих земель, они неохотно примут участие в дальнейшей нашей борьбе, и считал необходимым безотлагательно озаботиться восстановлением частей регулярной конницы. Большое число офицеров-кавалеристов оставались без дела или служили в пехотных частях сплошь и рядом рядовыми. Ценнейшие кадры лучшей в мире конницы таяли. Между тем оттого ли, что среди лиц штаба, начиная с Главнокомандующего, за немногими исключениями, большинство было пехотными офицерами, к мысли о необходимости создания регулярных кавалерийских частей верхи армии относились не только безразлично, но явно отрицательно.