– Лайли, – шепнула миссис Эрлэнд, когда поняла, что девушка ускользает от нее, – так не уходят из церкви.

И в это мгновение мысль о мелодии позвала миссис Эрлэнд; дело было не в тех или иных звуках, а в том, что Волд вдруг позвал ее этой странной музыкой; он сиял вдалеке ярким зеленым убранством и синими тенями в золотой дымке, так что казался не столько реальным, земным, сколько волшебным, словно из сказки, которую ей рассказывали, когда она была совсем маленькой. Волд как будто требовал, чтобы она немедленно явилась к нему, оставила возле церкви своего пони и поднялась наверх, но не той тропинкой, что вела к ее дому, а той, что вела в лес и на другую сторону горы; и чтобы не шла, а весело бежала, как в юности, забыв о своих годах и обо всем остальном, кроме музыки.

Парни и девушки устремились вон из церкви, после ухода Лайли уже не прикрываясь носовыми платками.

Викарий молчал; был слышен лишь шум шагов. Он поглядел на миссис Эрлэнд, надеясь, что ее пример кого-нибудь остановит и он сможет продолжать проповедь хотя бы для немногих.

Миссис Эрлэнд аккуратно собирала свои вещи: молитвенник, псалтирь, зонтик и маленькую сумочку. Потом она громко сказала:

– Пожалуй, это было очень давно.

Никто не понял, что она имела в виду. А старая и стройная миссис Эрлэнд поднялась со своего места и, грациозно двигаясь, поспешила прочь.

Анрел продолжал проповедь. Больше он не просил, чтобы прихожане вспоминали старые сады, освещенные заходящим солнцем и утешавшие стариков в последние годы их жизни, тех стариков, что теперь покоились в мире под огромными тисами. Из проповеди в проповедь, что произносят священники с честными сердцами, но без ораторского таланта, шествуют одни и те же фразы, афоризмы, цитаты и максимы. Анрел знал, что побежден. И ему ничего не оставалось, как что-то говорить, лишь бы говорить. Вот он и произносил затертые афоризмы, гладкие фразы последним из своих прихожан, пока их каблуки стучали по проходу. Держа себя в руках, викарий не давал волю слезам, чтобы они не мешали ему произносить ничего не значащие фразы, которые когда-то были полны смысла, и не переставал говорить, пока из церкви не ушли все, все, кроме Августы. Только она и оставалась еще с ним. При таком сокрушительном поражении ее верность утешала викария.

Пора было заканчивать. Собрав воедино надоевшие фразы, викарий перешел к заключительной части, которую слушала одна Августа.

Последние фразы были произнесены; но, пока он поворачивался на восток для заключительных слов, Августа поднялась со своего места и пошла следом за всеми.

Анрел еще раз огляделся и, не увидев никого из своих прихожан, молча повернулся на восток; он все еще слышал торопливые шаги Августы, когда произносил заключительные слова. Едва викарий проговорил «аминь» и закончил воскресную службу, как из тени колонн в дальнем приделе до него донеслись одобрительные слова:

– Очень хорошо. Очень хорошо.

С минуту викарий от изумления не мог пошевелиться; потом, сойдя с кафедры и поглядев в ту сторону, откуда шел голос, увидел сидевшего на скамейке Перкина, который наклонился вперед и двумя руками держался за посох. Оставшийся в одиночестве викарий бросился к нему.

– Перкин, – только и вымолвил он.

– Я, – сказал Перкин. – Хорошая проповедь.

– Но они не стали меня слушать. Они ушли. Все кончено.

– Тс. Еще не все.

– Но они же ушли. Ушли в горы. Даже…

У него не хватило сил договорить.

– Правильно. Все ушли, – громко отозвался Перкин, блеснув глазами.

– Почему же вы не поторопились?

– Моему путешествию, о котором сему миру неизвестно, препятствовали некие силы.

– Как же вам удалось добраться сюда?

– Я победил их.

Но викарий, который в тот момент ни о чем больше не мог думать, кроме как о своем полном поражении, повторил лишь:

– Почему вы не поторопились?

– Да ладно вам! Вы и сами справились. Прекрасная служба.

– Но ведь все ушли, – возразил викарий.

– Вы укрепили их иллюзии. А у них, как вам известно, должны быть иллюзии.

– Укрепил! – воскликнул Анрел. – Да они все ушли!

– Потому что другая иллюзия сильнее.

Анрел застонал.

– Ну да, – сказал Перкин. – Когда вы укрепляете ваши иллюзии, он должен укрепить свои. Разве вы не слышали свирель? Теперь на земле появились иллюзии получше, чем были до сих пор. И прекрасно.

– Он? Кто же? – прошептал Анрел.

– Тот, другой, о котором вы говорили.

– Враг. Ну, конечно же, враг, – простонал викарий.

– У него хорошие иллюзии.

Ничего не говоря, викарий зашагал по направлению к ризнице. Ему стало страшно, когда он понял, что помощь этого необычного человека опоздала, однако и уходить, чтобы остаться в полном одиночестве, ему не хотелось. После того как они вместе вышли из ризницы и направились к дому викария, стало ясно, что настроение у Перкина совсем не отчаянное, и слабая надежда вновь проснулась в душе Анрела, несмотря на поражение в церкви и доводы здравого смысла.

А Перкин опять заговорил об иллюзиях.

– Вы же знаете, что у вас должны быть иллюзии. Если их не будет, об этом сразу же станет известно далеко от Земли. Ну да, даже дальше Нептуна.

– Почему же у вас их нет? – с горечью буркнул Анрел.

– У меня? Потому что я вижу дальше всех иллюзий. Всех, кроме одной. И даже та для меня не загадка. Прах и пепел. Все прах и пепел.

Перкин проговорил это с печалью, и викарий забыл о горьком поражении, о глубоком разочаровании, всеми своими мыслями устремившись к Перкину.

– Что это за иллюзия? – участливо спросил он.

– Моя любовь к Марии, – со всей серьезностью ответил бродяга.

Анрел положил руку ему на плечо.

– Такая любовь, – сказал он, ибо увидел, что любовь сверкает в глазах Перкина, – большая любовь, вообще любовь не может быть прахом и пеплом.

– Ошибаетесь, викарий. Ошибаетесь, – возразил Перкин. – Ибо пришел пастырь, тот, который много старше вас, и сказал эти слова. Как раз эти слова он сказал Марии.

Анрел вздохнул, но не убрал руку с плеча бродяги.

– Да, – продолжал старик, – до этого все имело свой смысл, но все соединялось в одно. А теперь все по отдельности, все само по себе. По отдельности, все по отдельности с тех пор, как пастырь сказал свои слова Марии.

Анрел только и мог, что не снимать руку со старческого плеча, идя рядом с Перкином и вслушиваясь в несчастливые слова, выбрасываемые неутихающей бурей давней беды.