— Отцепись. Стирать буду, убираться. Я неделю туда только ночевать прихожу.

— Когда это ты стала такой хозяйственной? — усмехнулся Васька, но отстал.

Они вместе доехали до «Театральной» и разошлись каждый на свою ветку. От разговора с Чегодаевым у Альки остался неприятный осадок. Дернуло же его подглядывать за ней. Еще, чего доброго, догадается, кому она купила игрушку.

Хотя нет, конечно, вряд ли, откуда ему знать? Он небось про Рыбакова и думать забыл — сидит тот, и ладно. А вот Альку он достал за последнее время, никуда от него не скроешься.

Взять бы да спросить у Васьки, что заставило его исписать страницы записной книжки фамилиями Саврасенкова и Омелевского! Но как спросишь? Тогда надо признаться, что рылась у него в записях. Этого он ей не простит, никогда не простит.

Впрочем, теперь Алька была почти убеждена, что никакой связи между Кретовым и ушедшими из оркестра ребятами не существует. Павла Тимофеевича убили из-за партитур, это ясно. А Васька мог несколько раз написать фамилии машинально, просто потому что обдумывал кандидатуры Петьки и Ивана для какой-нибудь очередной халтуры. Или, что еще вероятней, собирался лишить их премии за какое-нибудь нарушение.

С этими мыслями Алька вошла к себе в квартиру, где не была со вчерашнего утра. Предварительно она внимательно обследовала дверь, но никаких писем не обнаружила. Это Альку очень обрадовало, и она, уйдя в свою комнату, принялась вести подсчеты своим вчерашним потерям. Во-первых, сумочка. Действительно жаль, Алька приобрела ее в Финляндии, во время самых первых своих гастролей. Теперь, чтобы купить что-нибудь подобное, придется выкинуть тысячи две, не меньше. Дальше — то, что было в сумке: кошелек, косметика на довольно приличную сумму. Паспорт, слава богу, Алька случайно выложила накануне, а ключи по дурацкой привычке носила в кармане. Ну еще филармоническое удостоверение, проездной, пачка сигарет, лекарства на всякий пожарный, комплект запасных струн, которые она в субботу купила у Алика Копчевского и не успела переложить в футляр. В общем, не так и мало, учитывая, что в кошельке лежало около пятисот рублей. Попадись ей эти пацаны, она бы им уши поотрывала. Алька достала свои сбережения, отделила часть для восполнения утрат и собралась идти на кухню варить кофе. В это время зазвонил телефон.

«Ленка», — подумала Алька, снова на мгновение почувствовала злость и обиду, но справилась с собой. Она подняла трубку.

— Бажнина Алина Николаевна? — Далекий мужской голос был совершенно ей незнаком.

— Да, — подтвердила Алька, напрягая слух, потому что тут же в трубке что-то зашипело, зачавкало, и ей показалось, связь оборвалась.

— Вы писали заявление на разрешение зарегистрировать брак с подследственным Рыбаковым? — Она скорей не услышала, а разгадала обращенный к ней вопрос.

— Да. — Алька изо всей силы тряхнула трубку. — Только я вас очень плохо слышу.

— Завтра вам предоставляется свидание длительностью полчаса. В шестнадцать часов. При себе иметь паспорт. — В трубке тут же загудел отбой.

Приехали. Значит, Валерка не отказался от свидания и ничего не сказал по поводу того, что никакая она ему не невеста. Хоть в этом ей повезло. Жаль только, что порадовать его будет нечем. Конопатый убедил Альку, что свидание скоро не дадут, даже если речь идет о заключении брака, и она надеялась, что к тому моменту ей что-нибудь удастся разузнать. Но по крайней мере она сможет сказать Валере, что верит в его невиновность. Она ведь этого и хотела, сочиняя вранье о предстоящей свадьбе.

«Все же вытащила я тебя на свидание, — мысленно обратилась Аля к Валерке и прибавила с горечью: — Надо было для этого в СИЗО попасть!»

Она прикинула: к четырем репетиция может не закончиться, стало быть, придется снова отпрашиваться у Сухаревской. Но та должна ее отпустить: концерты Алька ей отыграла, вторая неделя идет без выходных. Она же не негр им все-таки!

— Да, Евгений Михайлович, я поняла. — Ленка кивнула в трубку: — Хорошо. Я все поняла. Это будет последний шанс. — Она на минутку прикрыла глаза.

Славка сидел на диване и внимательно наблюдал за Ленкой, терпеливо ведущей телефонные переговоры. Голос ее оставался ровным и вежливым, и только возле губ резче обозначились две складки, которые обычно были едва заметны.

— Хорошо, — повторила Ленка. — Да. В больницу. Я позвоню через пару дней. До свиданья, спасибо вам.

Она повесила трубку и бессильно уронила руки на колени.

— Ошибки быть не может? — неуверенно произнес Славка, понимая, что говорит глупость.

Ленка медленно покачала головой.

— Что вообще он сказал?

— Что никогда ничего нельзя знать наверняка. Что в больнице сделают курс инъекций, и это ее последний шанс.

— Вот видишь! — Славка поднялся с дивана, подошел к Ленке, обнял ее за плечи. — Может, станет лучше. И нечего сопли распускать. Нашу соседку с таким же диагнозом, как у твоей матери, прекрасно вылечили. Сейчас жива-здорова и не кашляет.

— И ведь удивительно, — негромко и как бы себе самой проговорила Ленка, — она себя неплохо чувствует. Ее периодически отпускают домой из больницы, так она здесь и готовит, и в магазин сама ходит. Я ее остановить не могу!

— Тем более. — Славка напряг весь свой интеллект, но больше слов, чтобы утешить Ленку, не находилось.

Она встала, аккуратно освободилась от Славкиных рук, неловко прихрамывая, подошла к бару. Достала оттуда начатую бутылку коньяка, а из горки рядом — две стопки, отнесла все это на журнальный столик у дивана.

— Слав, давай выпьем. Наливай.

Зубец разлил по рюмкам коричневую жидкость, плюхнулся на диван, притянул к себе Ленку. Она послушно уселась рядом, опустила голову ему на плечо. Они выпили по рюмке и долго сидели молча. Славка тихонько гладил Ленкины длинные, мягкие волосы.

— А хочешь, на Майские рванем в Крым? Отпросимся у Горгадзе и слетаем. Дней на пять. — Самому Славке идея показалась интересной и вполне выполнимой. — Давай? Наверняка к праздникам выходные приплюсуются. Если мама будет хорошо себя чувствовать. А?

— Какой Крым? — вяло возразила Ленка. — Кто тебя отпустит?

— Но если отпустят, поедем?

— Ты серьезно? — Она приподняла голову и глядела на Славку слегка прищурившись.

И снова, как и всякий раз, когда она вот так смотрела, Зубцу показалось, что Ленка старше его на добрый десяток лет, хотя на самом деле она была на три года моложе.

Сестра все уши ему прожужжала: женись да женись. Может, и верно стоило жениться? Да только всякий раз, когда Славка думал об этом, представлял себе этот Ленкин взгляд. Кто ее знает, что у нее на душе в самом деле? Расспрашивать он не мастак, а Ленка не из разговорчивых. Улыбается, шутит, а сама, видно, где-то далеко, там, где нет никакого Славки и в помине. Иногда, редко правда, находит на нее: так поцелует, прижмется — у него аж дух захватит. Хочется сказать что-то, а слов нет. Что поделать, такой уж он с детства косноязычный.