— Из-за денег? — спросила Элиза.

— Дело не в деньгах, хотя они будут значительным утешением, — признался он. — Только утешением.

— Ох, — выдохнула она.

— Я называл Алтею гарпией ада и сотней других ужасных прозвищ. Это все правда, — сказал Уиклифф, напоминая об утреннем разговоре за завтраком, к которому, как он знал, Элиза очень живо прислушивалась. — Но никто не может говорить так о матери своего ребенка.

Если Элиза что-то и почувствовала, то не подала виду. Если не считать дрожащих рук, когда она отпила глоток вина. Уиклифф заметил эту слабую дрожь и почувствовал какое-то удовлетворение — значит, он не единственный, кого сразила эта новость. И в этом ему хотелось видеть признак того, что Элиза неравнодушна к нему… хотя что, черт побери, он будет делать с ее симпатией, он не знал.

Пока она, попивая вино, холодно и спокойно пыталась осмыслить сказанное, он оживил в памяти тот момент в гостиной леди Алтеи, когда земля содрогнулась, небо разверзлось и вся его жизнь внезапно остановилась.

Леди Алтея тепло улыбалась накрашенным ртом.

— Ребенок, Уиклифф. Твой ребенок.

Он задохнулся.

— Где? — глупо спросил он и машинально огляделся, словно малыша могли запрятать где-нибудь в комнате. Впрочем, теперь это не малыш, а десятилетний сорванец.

— Мальчик сейчас в школе-пансионе, — пояснила Алтея, разглаживая невидимые складки на шелковой юбке.

— Пошли за ним сейчас же, — сказал Уиклифф тоном рассерженного герцога. Он хотел видеть этого ребенка, который, возможно, его сын, хотя и носит имя Шакли.

Его ребенок. С именем другого мужчины. Сколько еще таких отпрысков Уиклиффов живет по всей Англии? Возможно, больше, чем перечислено в фамильной Библии Дигби.

Ребенок его, но как бы не его. Типично для Уиклиффов. Интересно, его предков это так же жгло и терзало? У него стало такое лицо, что даже Алтея растерялась.

— Я не могу послать за ним сейчас, — оправившись, проговорила она. — Сейчас середина семестра, а директор очень строг.

— Тогда я поеду к нему, — запальчиво сказал Уиклифф. Прежде он никогда не обременял себя, правилами, которые устанавливали директора школ. Не будет этого и сейчас. — Мой сын, Алтея. Для меня это кое-что значит.

Сын! Герцогский титул — нечто неодушевленное. Сын — его собственная плоть и кровь.

— Не стоит к нему ехать, ты смутишь его перед товарищами, — умоляюще сказала она, положив ладонь на его руку.

Видит Бог, в него словно пушечное ядро угодило. Ему было наплевать, что думает о нем великосветское окружение, но он всегда говорил себе, что не станет подавлять и унижать своих детей, как делал это его отец.

И теперь он утвердился в этом решении. В отличие от своих предшественников, прожигателей жизни, он кое-что узнал о мире и о самом себе.

— Я сразу же напишу директору и распоряжусь, чтобы ребенка отправили в Лондон, — успокоила его Алтея.

Она теребила золотой медальон в форме сердца. То открывала, то закрывала его. Уиклифф теперь вспомнил, почему эта безделушка показалась ему знакомой. Когда-то он подарил ей этот медальон вместе со своим локоном, глупо, конечно, но она об этом просила, и это так легко было исполнить…

Алтея все еще хранила его. Алтея все еще любила. Все еще ждала. Ждала его. Хотя он взял деньги у ее мужа, сел на корабль и никогда не оглядывался назад. Он думал, что ускользнул из ловушки. Ан нет.

— Пришли записку, когда ребенок приедет, — резко проговорил он.

— Хорошо, — с надутым видом ответила Алтея.

Уиклифф вышел.

Что произошло, черт возьми? Ребенок?! Теперь придется на ней жениться. Да, он чувствовал обязанность сделать это. Ответственность. Но главным образом он испытывал жалость к ребенку. Как он мог оставить ребенка на воспитание такой особе, как Алтея? Стая волков проявила бы большую материнскую заботу.

Но почему внутри у него все бунтовало при мысли о браке? У нее есть деньги, которые ему нужны. Он может жениться на ней и быстро отправиться в экспедицию. А потом в следующую…

Ему бы испытывать облегчение. Огромное облегчение. Но грудь сдавило так, что невозможно дышать, и саднит так, будто его топтало стало быков.

Он не знал, как разобраться в неожиданно возникшей проблеме.

— Ребенок? — повторила Элиза, и он вернулся к реальности: ночь, крыша, растрепанная горничная, оседлавшая его колено… Горничная, которую он едва не взял. Она медленно отстранилась и поправила юбки.

— Не уходите, — сказал он. Скомандовал.

— Я просто отодвинулась, — ответила она.

— Не уходите, — повторил Уиклифф властным герцогским тоном, чтобы она не поняла, как отчаянно ему нужно ее общество, особенно сейчас.

— Не следовало вам говорить мне все это. — Элиза в самом деле чуть ли не досадовала, что он это сделал. Словно хотела, чтобы ее падению не сопутствовало ничего постороннего.

— Знаю. Но все же у меня такое чувство, что я должен был сказать вам, — возразил он, и она отвела взгляд.

— Ваша светлость, я только горничная. И была бы ни первой, ни последней, заигрывающей со своим хозяином. Я не столь глупа, чтобы думать, будто для вас это что-то значит.

— Не нужно быть такой жестокой. — Уиклифф не знал, как точно сформулировать то, что он чувствовал. Но одно он знал — это не просто смятение.

— Я в высшей степени реалистична, — ответила Элиза, отбросив прядь волос.

— А я нет. — Потянувшись, он взял ее запястье. — Я не мог заняться с вами любовью, не сказав этого. Я к вам неравнодушен, Элиза.

— И напрасно. Не следовало вам обращать внимание на горничную, — прошептала она.

— Слишком поздно, черт побери, — пробормотал Уиклифф и потянулся, чтобы поцеловать ее.

Но словно этого последнего часа не было, Элиза отвернулась.

Среда

Шли дни, Уиклифф существовал в состоянии постоянного напряжения. Алтея. Элиза. Долг. Удовольствие. Англия. Мир. Буйная дерзкая беспечность Уиклиффов и холодный самоконтроль матери.

Он проводил дни, изучая карты Тимбукту, словно желая напомнить себе, почему не надо заводить роман с горничной и почему он должен жениться на леди Алтее. Во-первых, из-за денег на экспедицию. Во- вторых, долг перед ребенком.

Ребенок.

Непостижимо. Честно говоря, он не мог сосредоточиться ни на чем — он видел перед собой глаза Элизы, ее грудь, или рот, или ее мягкие волосы, озорной взгляд, представлял, как бы она выглядела нагой в постели…

Черт! Бриджи снова сделались тесны.

Ни одна женщина в жизни не занимала его мысли так неотступно и постоянно.