Я снова ощущаю себя брошенным щенком, с которым задорно играли весь день, кормили с рук и обещали приютить, а потом пинком под зад оставили одного на улице, холодной ночью, под проливным дождем. Это так обидно и горько, что я шмыгаю носом, пытаясь удержать рвущийся поток слез.

Ну же, Ева, ты не тряпка какая-нибудь, сейчас нет времени на то, чтобы сидеть и жалеть себя.

Молчание разъедает как концентрированная кислота, жжет и давит, но мы не успеваем пропитаться ею насквозь.

Серое, безликое здание, где находится судебно-медицинский морг, прячется за густыми деревьями. На ступеньках курит полицейский, выдувая в воздух сизый дым. Егор паркует машину, а я держусь за ручку двери и сил в себе не могу найти на то, чтобы сдвинуться с места хоть на малюсенький шажок. Вот теперь полное осознание того, что мне предстоит увидеть, бьет по нервам, я трясусь, ощущая, как сжимается живот.

— Слушай, Ева, тебе не надо на это смотреть, — Егор держится за руль, как за спасательный круг, кажется, пока мы сидим в машине за закрытыми дверьми, еще есть шанс не участвовать во всем этом кошмаре.

Но его слова только наоборот, подстегивают меня. И я делаю то, что должна: решительно распахиваю дверь и ставлю ноги на асфальт.

На кой черт я привез сюда эту упрямую девицу?

Смотрю на Еву, на то, как она выходит из машины, упрямо задрав подбородок. Я совсем ее не знаю, и этот поступок очередное тому доказательство. Если бы не та случайная встреча в мартовскую метель, вряд ли бы мы вообще с ней пересеклись. Слишком разные круги общения, разный возраст, интересы, да все у нас разное.

До крыльца шагов двадцать, и мне нужно за это время решить для себя одну простую вещь, позволю ли я Еве пойти самой на опознание или нет.

Риск слиш ком велик: она и так падает в обмороки только от того, что у нее берут кровь, а как на ней скажется предстоящее зрелище, и вовсе непонятно. Но одно точно: ничего хорошего это не сулит.

И если она действительно мать моего ребенка, сейчас я должен принимать решение не только за нее, но и за него. Беременным женщинам нельзя смотреть на покойников и точка.

Я настигаю ее спустя три огромных шага, кладу руку на плечо, и Ева вздрагивает, оборачиваясь на меня. В глазах уже собран запас слез, готовых вот-вот пролиться, нижняя губа искусана до такого состояния, что еще вот-вот и появится кровь.

— Подожди здесь, — говорю голосом, не терпящим возражений, и чувствую, как ее плечо под моей ладонью перестает быть таким напряженным.

— Но, — начинает она и замолкает, когда я чуть сильнее стискиваю плечо.

— Просто подожди меня здесь.

И упрямая малышка Ева сдается. Я распахиваю дверь, входя внутрь морга. В нос бросается запах хлорки и чего-то еще, неуловимого, больничного и не очень приятного.

Ремонт тут такой старый, словно делался еще при вожде. Стены, крашенные синей краской, железные двери, на которые наклеен «файл» с объявлением, написанным от руки.

«Выдача справок, передача ВЕЩЕЙ», читаю я и неприятный холодок идет по спине. Да уж, в таком месте делать Еве явно нечего.

— На опознание? — мужчина в форме полицейского, вышедший из-за одной из внутренних дверей, смотрит на меня поверх очков. Это не тот сотрудник, с кем мы общались раньше.

— Да, — киваю я, — еще есть вопрос. Там, — я киваю на дверь за своей спиной, — осталась моя беременная жена, — и снова на этом слове все внутри звенит, оно дается мне так легко и просто, я даже не спотыкаюсь, говоря это, — и я не хочу, чтобы она участвовала в опознании своей тетки.

— Можете вы, — пожимает плечами полицейский, — вы хорошо знали пропавшую?

Я мысленно чертыхаюсь, тетку я в глаза не видел, даже по фоткам, но не заявлять же об этом напрямую полицейскому?

— Плохо, — говорю я, — какие есть еще варианты? Я могу привезти ее соседей.

В этот момент я не то, что соседей, я готов весь подъезд Евы волоком притащить в это унылое казенное учреждение, лишь бы не впускать ее сюда.

— Это, конечно, тоже вариант, — мужчина в форме чешет нос задумчиво. Вряд ли ему, как и мне приятно находиться здесь. Я не знаю, сколько должно пройти времени, чтобы такая работа стала рутиной и не вызывала отторжения. — Может, хотя бы вещи посмотрит? Или вы отказываетесь от опознания совсем?

— Вещи посмотрит, — соглашаюсь медленно, раздумывая, — но какой бы не был результат, дальше не идем. Я не хочу ею рисковать.

И не раздумывая, я достаю из кармана кошелек, выживаю пару купюр. Полицейский дергает шеей, я вижу напряженную вену на лбу, он отступает от меня на шаг и делает едва заметное движение головой.

— Камеры, — говорит одними губами, я понимающе киваю. Не испытываю ни малейших угрызений совести по поводу того, что собираюсь дать на лапу и то, что мой собеседник не пытается устыдить меня или завопить о взятке должностному лицу, мне только на руку.

— Тогда после, — отвечаю ему едва слышно и уже громче добавляю, — сейчас позову Еву.

Выхожу из помещения на улицы и щурюсь от солнечного света. Птица поют, ветер дует, касаясь кожи лица, слышен гул проезжающих машин. Здесь живое все, я это ощущаю буквально шкурой, и тем сильнее нежелание возвращаться назад, на этот раз с Евой.

— Что там? — ее голос совсем высокий, звенит от волнения и страха, и сейчас я вижу, что она совсем еще юная, и вся эта напускная решительность давно растворилась. Передо мной девчонка, неопытная, испуганная, и пусть она уже готовится стать мамой, это ничего не меняет.

— Тебе нужно будет только посмотреть вещи, — я кладу обе руки ей на плечи, говорю спокойно и неторопливо, — ничего больше. Если почувствуешь, что плохо или не можешь, мы тут же уйдем отсюда. Хорошо?

Ева кивает трижды, подбородок мелко дрожит, а я, наверное, впервые в жизни молюсь, прося Бога уберечь Еву, ее ребенка и даже эту чокнутую тетку.

Хрен с ней, с квартирой, жилье важно, но Ева так и так не останется на улице.

Заходим внутрь вместе, и я ощущаю себя практически Хароном, мысленно ругая за такое сравнение. Маленькие девчачьи пальцы так плотно обхватывают мою ладонь, что вряд ли мы сможем разделить руки после, но я совсем не против. Если Еве так проще, то пусть.

К полицейскому присоединяется женщина в темном халате, на груди у нее брезентовый фартук.

— Идемте, посмотрите вещи, — на ее круглом лице нет ни грамма уныния или скорби, наоборот, она кажется слишком веселой для человек, работающего в подобном месте. Но это и к лучшему, я чувствую, что Ева слегка расслабляется глядя на нее.

Идем по узкому темному коридору, на потолке болтается крашеная в грязно-белый цвет лампочка, все вокруг выложено кафелем и звук от шагов прокатывается эхом в разные стороны.

Справа от нас небольшая комната, внутри старый письменный стол, застреленный темной клеенкой. Хочется сделать замечание по поводу ремонта, но я молчу, все это ни к месту.