– А, сестричка!

– Вообще-то, я врач, – сухо поправила Герда.

Убер улыбнулся. Герда почувствовала приступ ненависти к этой наглой бритоголовой морде.

– И ничего смешного!

Убер продолжал улыбаться. Герда неожиданно для себя решила, что улыбка его не лишена обаяния. Она помотала головой, отгоняя непрошеные мысли. Сказала:

– Мне вас, что – кипятком ошпарить, чтобы вы в себя пришли?

Убер проигнорировал. Вместо этого выпрямился и спросил:

– Вы зачем вернулись?

Герде вдруг показалось, что он совсем близко. Проклятые ярко-голубые глаза…

– Я не могла оставить вас… здесь. Я…

Убер поднял брови.

Неожиданно заговорил Таджик:

– Извините, что вмешиваюсь в ваш полный аллюзий и игры слов высокоинтеллектуальный разговор, но не пора ли нам – как это сказать помягче? – свалить отсюда на хрен?

Убер с Гердой переглянулись. Губы девушки вытянулись в вопросительное «о».

– Чувак просто золото, – сказал Убер. – Не правда ли? – и добавил с гордостью: – Моя школа.

Вентшахта 523, перегон Достоевская – Лиговский проспект,

час X + 2 часа

Вдалеке капала вода. Кап, кап. Кап, кап.

Эхо от падающих капель гулко разносило эхо.

Затем появились звуки. Комар поморщился, не открывая глаз. Звуки были неприятно мягкие, рыхлые, точно угодил рукой в огромный гниющий гриб, пальцы погружаются, влага течет, вонь…

Вууух. Буль. Тыыых. Дуууу. Булх.

Пауза. Кап, кап. И снова:

Вууух. Буль. Тыыых.

Но проснуться Комар не мог. Он плыл в полной темноте, проваливался сквозь пространство и время. Огромная мягкая тьма была ему словно подушка, словно лучший друг с заботливыми объятиями…

Белесое мелькнуло перед глазами.

Комар открыл глаза и ничего не увидел. Сполохи. Цветные пятна. Сквозь багровую мглу медленно проступало окружающее пространство. Это было большое помещение. Тут и там развешаны большие черные мешки в рост человека. Комару показалось сначала, что стены медленно пульсируют, точно больной зуб. Он закрыл глаза, пережидая головокружение, снова открыл. Где я? Что случилось?

Внезапно он ясно вспомнил свой сон: блокпост, тушенка, белесые куски жира, выстрелы «Печенега», вспышки огня на медленно летящих гильзах. Раскатистый, дробный стук гильз по бетону… И Сашка Фролов… И что-то в темноте, надвигающееся на блокпост… Белесое щупальце…

Девочка…

(мертвая корова)

…с куклой. Комар вздрогнул. Холодом окатило с головы до ног.

Надо выбираться отсюда.

Он зашевелился. Перед лицом Комара была что-то похожее на прозрачную полиэтиленовую пленку. Резкий кисловатый запах…

Комар поднял руку – пленка упруго натянулась. Комар повертел головой. От долгой неподвижности все тело занемело, но главное он понял. Он висел, подвешенный к потолку в прозрачном мешке, вроде резинового. Словно гриб, выращенный на продажу.

(Мертвая корова пасется на мертвом лугу. Пам-пам.)

Выбраться из мешка! Бежать! Бежать немедленно! Приступ паники был неожиданно сильным и резким, словно удар под дых.

Он забился в мешке, закрутился на месте. Подожди, так все испортишь!

Комар заставил себя остановиться и подумать. Вращение медленно остановилось.

Голоса.

Комар замер. Медленно повернул голову, прислушался. Слух у него с детства был удивительный, друзья завидовали. Это где-то там, справа. Значит, рядом люди.

– …Исаакий.

Рокот. Чей-то мужской голос, низкий и повелительный. И при этом поразительно мягкий, словно обращался этот «кто-то» к ребенку:

– Ты пойдешь туда.

В ответ – Комар покрылся мурашками, стиснул зубы, чтобы не выдать себя – в ответ тонко заговорил плаксивый голос. Словно ребенок, отвечающий строгому взрослому:

– Леди пойдет. Честно-честно.

– Хорошо. А теперь, пожалуйста, объясни мне, что произошло.

Кап, кап. Кап, кап. И опять детский голос:

– Я не котела.

– Чего же ты не хотела?

– Не котела есть зеёный. Но я котела кушать. Леди кушала.

Спина Комара покрылась слоем льда. В этом полудетском-полубезумном голосе ему почудилось что-то знакомое.

(поиглаем?)

– Что я тебе говорил? – продолжал мужской голос. – Каких человечков нельзя кушать?

– Не помню.

– Леди!

Хнык. Хнык.

– Подумай еще раз. Каких человечков нельзя кушать?

– Лазных.

– Правильно, разных. Но каких нельзя? Ну, же!

– Зе… зеёных.

– Умница девочка. Нельзя кушать зеленых человечков. Зелёных – нельзя. Что Леди сделала? Леди кушала зелёных. А это значит, что Леди плохо себя вела. Не слушалась.

Мужской бархатный голос. Низкий, очень спокойный. И такой… заботливый.

Комар представил, кто может заботиться об этой твари, и ему поплохело.

Кап. Кап. Тыыых. Дуу. И опять кто-то дышит в темноте.

– Леди плохая, – детский голос.

– Нет-нет. Леди – хорошая девочка. Леди умница. Леди просто больше не будет кушать зелёных человечков. Договорились?

– Папа любит? – в детском голосе прорезалась надежда. Комару вдруг стало душно, тошнота подкатила к горлу, уперлась в кадык.

– Папа любит Леди. Папа очень любит Леди. А теперь… иди покушай.

Поку… что?! Комар сглотнул. Правильно он услышал? Покушай?!

Больше всего пугало даже не слово «покушай». Больше всего пугала нежность низкого голоса к жуткой твари по имени Леди. К твари, что убивала и ела защитников Владимирской. И, похоже, хранила их в заброшенном служебном помещении, как живые консервы.

Или остальные вокруг мертвы, и только ему повезло? Везение, на фиг!

Усилием воли Комар выбросил эту мысль из головы.

Так, надо успокоиться. Прийти в себя. И действовать.

Для начала вылезти из мешка. Комар уперся ладонями в прозрачную стену перед собой. Поднатужился до звона в ушах. Пленка тянулась, но не рвалась. Комар сложил пальцы острием, нажал. Еще, еще! Наконец, пленка не выдержала. С треском лопнула. Комар вывалился из мешка лицом вперед, плашмя, едва успев выставить перед собой руку, чтобы не врезаться носом.

От удара об пол в глазах потемнело. Твою мать.