– Не вернется он в четыре, – заметил Петр. – А если потеряет ключ? В прошлый раз, – объяснил он, – потерял бумажник и все документы!

– А другого ключа у вас нет?

– Был бы второй ключ от погреба, ослиная ты голова, – возмутился Петр, – сидел бы я тут с утра?

Не нужно было ничего обсуждать, мы знали, что отец Петра, так же как мой или пан Коротек, может вернуться домой как в шесть, так и в двенадцать ночи.

– Весь день пропал, – сказал я, – что будем делать?

Неожиданная помощь пришла к нам от пани Коротковой. Возвращаясь с пустой корзиной, она остановилась возле нас и спросила:

– Что вы тут делаете, ребята?

– Да ничего, просто сидим.

– А обедали уже?

– Да-да, пани Короткова.

– И вам нечего сейчас делать?

– Нечего, пани Короткова!

– А попозже?

– Попозже – это когда?

– Ну, часа в три, полчетвертого.

– Да вроде нечего, пани Короткова!

– Поможете мне, ребята, а?

– Хорошо, только что надо сделать?

– Да ничего, пустяк, сходите в «Лилипут», знаете, где пивом торгуют, и увидите моего, он всегда там сидит. Подойдете к нему и скажете, лучше в сторонке, что я заболела и приехала «скорая», чтобы забрать меня в больницу, хорошо? Сделаете это, сорванцы?

– Сделаем, пани Короткова.

– Так что вы должны сказать моему?

– Что вы заболели, и что «скорая», и что вас забирают в больницу, и чтобы пан Коротек побыстрее шел домой.

– Во-во, именно, золотые вы ребята. – Она широко улыбнулась. – Так не забудете, а?

– Не забудем, пани Короткова, обязательно сходим. – А мысленно мы уже составляли план, как выманить у Петрова отца ключ от погреба, чтобы он ничего не заподозрил. В том, что он будет вместе с паном Коротеком, мы не сомневались.

Бар «Лилипут» помещался напротив прусских казарм, там, где когда-то к ним примыкала гарнизонная, а после войны уже только евангелическая часовня, которую в то лето закрыли и переделывали в новый, большой кинотеатр. Каждый день с утра, особенно в жаркие дни, в баре и небольшом садике при нем собирались любители выпить, а в такой день, как этот, гул голосов был слышен уже издалека. Бар «Лилипут» принадлежал к той категории заведений, в которые обычно не входит ни одна женщина. В «Лилипуте» водку не продавали – клиенты сами приносили ее в портфелях, в карманах пиджаков, за поясом брюк, чтобы, заказав пару кружек пенистого пива, подкрепить его соответственно прозрачной жидкостью. Все мужчины, проживающие в нашей части Верхнего Вжеща, заходили сюда после работы, по крайней мере раз в месяц, и за короткое время освобождались от забот повседневного существования, мыслей о будущем и неприятных воспоминаний. Те, что работали на верфи, в «Лилипут» попадали уже в подпитии. По дороге, сразу же за вторыми воротами, ждал их бар «Под каштанами», и только оттуда они приезжали сюда, трамваем номер два или электричкой.

Когда в двадцать минут четвертого нашим глазам предстала поблекшая желтая вывеска бара, ограда из проволочной сетки была выгнута, как стенка бочки, по причине столпившихся вплотную к ней гомонящих и жестикулирующих мужчин. В самом углу, под кустом бузины, стоял пан Коротек, а рядом с ним отец Петра, мой и еще двое, каждый с кружкой в руке.

– Дерьмо! – кричал пан Коротек. – Ни хрена они мне не сделают! Пусть бригадир занимается дележкой премии, а не морали читает!

– Точно! – поддакивал ему один из незнакомцев. – Что верно, то верно!

Все чокнулись кружками и выпили. Мой отец достал из портфеля бутылку и подлил в каждую кружку немного водки.

– Пока не упились, – предложил Шимек, – послушаем, о чем они говорят.

Мы подошли к кусту бузины со стороны улицы и, стоя в тени листвы, ловили их слова. Но тема, видно, была исчерпана, так как пан Коротек повернулся к нам лицом, расстегнул ширинку и оросил куст бузины мощной желтой струей. Потом он снова повернулся к компаньонам, но ширинку не застегнул. Мы не могли этого видеть, но то, что произошло позже, продемонстрировало нам, каковы могут быть последствия небрежности в одежде и манерах. Кто-то из каменщиков, тех самых, которые занимались перестройкой евангелической часовни в кинотеатр, крикнул пану Коротеку: «Эй, застегни воротничок пониже пояса, не то птичка вылетит!» – и группа стоящих вокруг мужчин радостно заржала.

Пан Коротек допил содержимое кружки, вытер губы рукавом рубахи и ответил:

– А у тебя, говнюк, рука отсохнет!

– Это почему же?

– Потому что у того, кто крест снимает со святого места, рука рано или поздно отсохнет!

Дальнейший обмен репликами, дополненный другими голосами, развивался в бешеном темпе.

– Это лютеранская часовня, немецкая!

– Лютеранская не лютеранская, крест всегда один.

– Ты тоже делаешь что приказывают!

– Гляньте на него, философ!

– Если платят, то делаешь!

– Ты за деньги собственное говно съел бы, а что уж там крест снять!

– Но-но, осторожней на поворотах!

– А то что?

– А то, товарищ, что у тебя елдак отпадет!

– А, так это мы, оказывается, с товарищем калякаем, глядите, как наш товарищ выражается!

– А что, не нравится?!

– Это в партии вас учат так к старшим обращаться?!

– А что ты имеешь против партии?

– Имею или не имею, говнюк, а вежливости могу тебя научить!

– Попробуй только!

– Захочу и попробую!

– Нашелся сраный защитник веры, ха-ха!

– Повтори еще раз!

– А то что?

– Забудешь, курва, как тебя мамочка называла, и Дева Мария тебе не поможет!!!

– Сраный защитник Девы… – но договорить каменщик уже не смог, так как пан Коротек запустил в него пустой кружкой, которая пролетела над головой противника и попала в кого-то безвинного. На долю секунды шум голосов утих. И – закипело. Приятели пострадавшего бросились на каменщиков, поскольку те стояли ближе. Каменщики, защищая своего, приложили не тому, кому следовало. Грудь касалась груди, кулак сталкивался с кулаком, кружка обрушивалась на голову, нога пинала ногу. Солдаты из ближних казарм сняли свои тяжелые ремни и шпарили всех подряд. Через минуту драка разгорелась и внутри бара, о чем свидетельствовали вылетающие вместе с рамами и дверным косяком обломки стола. Удивленные прохожие замедляли шаг, обмениваясь вопросительными взглядами, но даже дерущиеся не смогли бы объяснить, почему дерутся и зачем. Груда тел перла теперь на ограду, и ржавая сетка лопнула, словно бумажная. Несколько мужчин упали на тротуар. «Милиция! Милиция едет! – крикнул кто-то предостерегающе. – Спасайся, кто может!» И когда со стороны Грюнвальдской уже явственно донесся вой сирены, мы увидели, как из-под кучи пьяных тел выползают по очереди пан Коротек, отец Петра и мой и как они быстро удирают в сторону дома, только бы не угодить в лапы милиции. Благодаря расстегнутой ширинке пан Коротек вернулся домой раньше четырех, хотя и с подбитым глазом и в окровавленной рубахе, а мы через полчаса получили свой парабеллум, и наши тренировки могли начаться.