Кулак-локоть-нога-кулак-плечо-прыжок-уклон-блок-локоть…

Толик гордо оглядывает зал, кому-то приветственно машет. Знаешь, кто это? Генерал, один из кураторов клуба, его сын – тоже ученик Юрия, черный пояс. Сечешь, какие люди?

Куратор – в штатском, видный такой, чуть седоватый мужчина, выправка военная.

Если что…

На ринге двое в белых кимоно, перепоясанные, танцуют босиком друг против друга, подкрадываются, примериваются, обволакивают движениями, плетут паутину… Коньячок, чипсы… Золотой зуб поблескивает. А помнишь, как ходили в «Яму» на Пушкинской, еще когда там сидячка была?

А что «Яма»? Ах да, в той пивнушке тоже бандиты тусовались, спортсмены, студенты… Скамья за длинным столом, еще какие-то патлатые, один поближе, на бомжа смахивающий, с клочковатой бородкой. Шпенглер, бормочет он, отхлебывая пиво, закат Европы, печаль моя светла… Время дневное, народу еще немного, но подвальный зал с низкими потолками уже в табачных клубах – сумрачно, туманно, пивной дух и расплывающиеся лица. Сосед пододвигает к себе вторую кружку, сдувает пену, смолит одну папиросу за другой, вы еще молодые, говорит, а тут крутые парни собираются, даже милиция с ними предпочитает не связываться. Вон, кивает в сторону, видите того, с маленькими усиками в углу и еще двоих рядом – это знаменитый Рома-Дракон, он тут завсегдатай. Царь и бог здесь. К нему сюда на поклон ходят.

Рома-Дракон дремлет над кружкой, тут же бутылка водки и рюмки, мужики рядом с ним что-то цепляют из тарелок с закуской, обдирают воблу… Рома и Рома, в пиджачке, темная рубашка с расстегнутым воротом, ничего примечательного. Но Толик потом долго не может успокоиться: во где жизнь, чуешь?.. С таким скорешиться – ни забот, ни проблем. Ни одна шавка на тебя не тявкнет, ну!

И что ему бандиты?

Денис даже чуть помельче отца, однако шея, плечи, кость – все выдает спортсмена. Нет этой нездоровой припухлости, лицо чистое, без серого оттенка, движения неторопливы, спокойны, точны. Крепыш. То и дело потирает пальцы, на сгибах крупные утолщения-мозоли, как у всех каратистов. Не пальцы – кастет. Пробивают доску, крошат кирпичи. На лице Толика восхищение, он и не пытается скрыть. Если б ты видел, как он бьется, – супер! Это он с виду такой, не очень, а в деле о-го-го!

Денис, наклонившись к уху отца, что-то тихо говорит. Толик согласно кивает. Парень легко сбегает по ступенькам. Они провожают его взглядами, любуются им.

На ринге продолжается боевой танец, внезапно один из соперников падает. Денис останавливается и, полуобернувшись, внимательно смотрит на сразу изменившийся ход поединка. Поднимется или не поднимется? Судья считает секунды, поверженный медленно поднимается. Нет, ничего, справился, кружение возобновляется.

Денису еще расти, считает Толик, международные соревнования, большие деньги, однако жена Толика не хочет. Там все очень жестко, слишком жестко, здоровье дороже. Пока все зубы целы… Главное, что парень нашел себя, не потерялся, как многие вокруг, некоторые-то вообще сгинули – кто за решеткой, кто спился, кто на иглу сел… Время крутое, слабые не выживают. Да и сильных тоже ломают: иной взлетит высоко, а оттуда, между прочим, падать еще больнее…

Толик звонит явно на взводе, язык заплетается: слушай, тут на наших наехали, солнцевские, кажется. Слава богу, без стрельбы, позвонили ребятам, те тут же прикатили на двух джипах, в общем разборка, но это еще не конец. Только не на тех напали. Ребята из клуба тоже завелись. В общем, заварилась каша…

Кто на кого наехал, кто прикатил, почему вдребезги и что за каша – не понять. Денис должен поговорить с кем-то из самых-самых, которые все ведают, те, разумеется, пламя погасят, а кое-кому точно не поздоровится. Он сначала даже не хотел говорить Денису, но тот, узнав, сам вызвался. Если так наглеют, значит, надо учить.

Будем учить!

Хриплый плывущий голос.

Денис все может. Денис – опора и защита.

И вдруг: слушай, а все-таки зря мы не стали бандитами (то ли шутит, то ли всерьез). Нет, правда…

Вперед и вверх, и танки наши быстры…

Грозная тяжкая громадина, переваливающаяся с боку на бок, бронированный жук с длинным толстым хоботом и лязгающими гусеницами, готовый изрыгнуть из себя сноп пламени. Огонь, источаемый танком, сметает все на расстоянии в несколько сот метров, в считанные минуты – прах, зола и тлен.

Неужели это все его, дядюшкино? Как же не его, если вот же им самим, скорей всего, и вложенный сюда листок из блокнота (в линеечку) – слегка пожелтевший, обтрепавшийся по краям. На листке – номера страниц, где упоминается сам дядюшка и его хозяйство, в смысле его СКБ (специальное конструкторское бюро), все секретное, замаскированное, за высоким каменным забором с колючкой поверх, часовыми у входа и первым отделом (безопасность).

Аккуратный дядюшкин почерк.

В столбик.

Книга толстенная, торжественная (красивый красный переплет с золотым тиснением) – к семидесятилетнему юбилею завода (очень большой завод). Дар родителям от дядюшки: «Дорогому брату и его семье». На странице 87 – дядюшкина давняя фотография (молодое воодушевленное лицо) и там же схема огнеметной машины, теперь уже без грифа секретности.

Боже мой, какой-то провинциальный завод, какая-то секретность (дядюшка долго был засекречен), дела давно минувшие – почти неправдоподобная жизнь, дотла сгоревшая, и вот эта книга, чудом, можно сказать, уцелевшая на полке, среди совсем других книг. Знакомое лицо в ней. Родное.

Когда хлама становится слишком много, то и ненужная книжка, записная или даже настоящая, в смысле изданная, в переплете и так далее, – тоже хлам, как бы кощунственно это ни звучало. Хлам – что уже не будет тобой прочитано и вообще востребовано, а если копится годами и все больше заполняет окружающее пространство, то вдруг – усталость и томление. Натыкаешься в самом неподходящем месте, давно забыв про ее существование, совершенно ненужную и никогда не читанную, да и зачем, но в ней – снимок отцовского брата: просветленное лицо, явно для фотогеничности, а книга – о некоем крупном заводе, где некогда делались танки (может, и сейчас) и ковалась прочая огнеметно-огнестрельная мощь страны, и он в этой толстой, страниц на триста, книге, где кроме него еще сотни две фотографий, директора и начальники, заведующие СКБ и прочие заметные личности, более важные и менее. Внесшие свой вклад.

Дань всеобщего уважения.

Отец высоко ставил брата и смотрел на него чуть ли не снизу вверх – не только потому, что тот старший (не всегда у младших такой пиетет), но потому, что за тем, засекреченным и просвеченным насквозь всевидящим государственным оком, действительно глыбилась неприступно огневая мощь страны, тайная и всесокрушительная.

Запершись с приехавшим погостить дядюшкой в кухне (бутылка армянского коньяка, банка шпрот и сервелат – из спецзаказа), отец благоговейно причащался государственным (или каким?) секретам. За братом, таким по-домашнему обычным, в больших роговых очках с толстыми стеклами, в шлепанцах на босу ногу, в зеленой шелковой пижамной куртке и синих спортивных штанах с чуть обвисшими коленками, мерещилось…