— Понравилось. — Бэзил отвернулся.

— Так в чем же дело?

— Ни в чем.

А после:

— На самом деле никого это не волнует, правда ведь?

— Что именно?

— Да все.

— Всех волнуют разные вещи. Меня, например, волнуешь ты.

Он инстинктивно вывернулся из-под руки, протянувшейся, чтобы погладить его по голове.

— Не надо. Я совершенно не о том.

— Ты переутомился, дорогой мой.

— Ничего подобного. Просто мне тоскливо.

— Не грусти. Знаешь, люди подходили ко мне после спектакля…

— Ох, это все уже позади. Не надо… никогда больше об этом не заговаривай.

— Тогда что тебя мучает?

— Да так, один мальчонка.

— Какой мальчонка?

— Да шкет один, Хэм… ты не поймешь.

— Вот придем домой — залезешь в горячую ванну, чтобы успокоить нервы.

— Обязательно.

Дома он рухнул прямо на диван и тут же уснул крепким сном. Мать в нерешительности остановилась. Потом укрыла его одеялом, а сверху пледом, подсунула под непокорную голову подушку и ушла наверх.

Там она долго стояла на коленях подле кровати.

— Помоги ему, Господи! Помоги ему, — молилась она, — ибо он нуждается в помощи, которой я уже дать не могу.

Когда он, еще слегка усталый, вошел в столовую — после душа свободная одежда приятно холодила тело, — вся школа разом вскочила, чтобы его поприветствовать, и аплодисменты не смолкали, пока он не сел на свое место. От одного конца стола до другого все подались вперед и расцвели улыбками:

— Молодчина, Ли. Ты не виноват, что мы проиграли.

Бэзил и сам знал, что не подкачал. Вплоть до финального свистка каждое затраченное усилие непостижимым образом заряжало его энергией. Но свой успех он оценил не сразу, хотя какие-то мелкие эпизоды врезались в память. Например, когда грубиян-такл[24]из команды Эксетера, вытянувшись в полный рост на линии, скомандовал: «Прессуем этого квотера![25]Он дрейфит», Бэзил выкрикнул: «Твоя бабка дрейфит!» — и линейный судья, слышавший брошенное Бэзилу ложное обвинение, добродушно усмехнулся. На протяжении этого великолепного часа противники оставались для него бестелесными и безобидными; они наваливались на Бэзила штабелями, но он все равно бросался им наперерез, не чувствуя столкновений и думая лишь о том, как бы поскорее вскочить на ноги, чтобы снова подчинить себе два зеленых акра.

В конце первой половины матча он без помех пробежал шестьдесят ярдов и сделал тачдаун[26], но уже прозвучал свисток, и тачдаун не засчитали. Для ребят из Сент-Реджиса это был коронный момент игры. В команде соперников игроки оказались тяжелее каждого из них фунтов на десять; в последней четверти ребята как-то разом выдохлись, и команда Эксетера заработала два тачдауна, торжествуя победу над школой, где всего-то сто тридцать пять учеников.

После обеда, когда ученики выходили из столовой, тренер Эксетера подошел к Бэзилу и сказал:

— Ли, это, пожалуй, лучшая игра школьного квотер-бека из всех, что мне доводилось видеть, а уж я на своем веку повидал немало.

Потом Бэзила жестом подозвал доктор Бейкон. Рядом с ним стояли двое выпускников Сент-Реджиса, которые специально приехали в тот день из Принстона.

— Потрясающая игра, Бэзил. Мы все гордимся нашей командой и… э-э… в особенности… тобой. — А потом, как будто похвала прозвучала бестактно, поспешил оговориться: — Как и всеми остальными.

Доктор Бейкон представил его бывшим питомцам школы. Об одном из них, Джоне Грэнби, Бэзил был наслышан. Говорили, что Грэнби — заметная фигура в Принстоне; это был серьезный, привлекательный, достойный молодой человек, с подкупающей улыбкой и открытым взглядом широко распахнутых голубых глаз. Он окончил Сент-Реджис еще до того, как Бэзил туда поступил.

— Потрясающе, Ли! — (Из вежливости Бэзил скромно отнекивался.) — Хочу узнать, не найдется ли у тебя свободной минутки, чтобы мы могли побеседовать.

— Да, конечно, сэр. — Бэзил был польщен. — В любое удобное для вас время.

— Предлагаю встретиться около трех и немного пройтись. В пять у меня поезд.

— С большим удовольствием.

Окрыленный, он прибежал в корпус для старшеклассников и влетел к себе в комнату. Всего год назад его в грош не ставили — Пузырь Ли. Теперь если кто и называл его Пузырем, то крайне редко, по забывчивости; ошибку тут же исправляли.

Когда он проходил мимо Митчелл-Хауса, какой-то шкет высунулся из окна и прокричал: «Классная игра!» Чернокожий садовник, подстригавший живую изгородь, заулыбался: «Вы их почти в одиночку порвали!» Не остался в стороне и мистер Хикс, воспитатель, который громогласно заявил из своего кабинета: «Тебе должны были засчитать последний тачдаун! Форменное безобразие!» Золотисто-студеный октябрьский денек в сизой дымке бабьего лета располагал к мечтам о грядущей славе, о триумфальных шествиях по городам, о романтических встречах с загадочными, почти неземными девушками. Бэзила сморила целительная дремота, в которой он расхаживал туда-сюда, повторяя обрывки фраз: «…лучшая игра школьного квотербека…», «Твоя бабка дрейфит!..», «Еще один офсайд — и получишь пинка по жирной заднице!»

Тут его разобрал смех — он даже перекатился на другой бок. Угроза была адресована Хряку Корригану, который в перерыве извинился; но не далее как в прошлом году Бэзил еще удирал от него по лестнице.

В три часа он встретился с Джоном Грэнби, и они отправились по Грюнвальдской дороге, вдоль длинной и низкой краснокирпичной стены, которая, как в романе «Широкое шоссе»[27], в погожие дни звала Бэзила навстречу приключениям. Джон Грэнби завел было разговор о Принстоне, но вскоре понял, что Бэзил в глубине души лелеет идеальный образ Йеля, и не стал развивать эту тему Вскоре на его красивом лице заиграла мечтательность — улыбка, в которой будто бы отражался другой, более лучезарный мир.

— Ли, я люблю школу Сент-Реджис, — неожиданно заявил он. — Здесь прошли лучшие годы моей жизни. Я перед ней в неоплатном долгу. — Ответа не последовало, и Грэнби резко повернулся к Бэзилу. — Скажи: сознаешь ли ты, сколь многое способен для нее сделать?