— Кто? Я?

— Ответь: ты хотя бы понимаешь, какой резонанс имела в школе твоя великолепная игра?

— Не так уж здорово я играл.

— Иного ответа я от тебя не ждал, — со значением провозгласил Грэнби, — но ты скромничаешь. Ладно, мы встретились не для того, чтобы я пел тебе дифирамбы. Прежде всего я хочу понять, ощущаешь ли ты в себе способность творить добро. Иначе говоря, способность оказывать влияние на других ребят, чтобы обратить их к непорочной, честной, достойной жизни.

— Как-то я об этом не думал. — Бэзил был порядком озадачен. — Никогда не задумывался…

Грэнби эффектным жестом похлопал его по плечу:

— После сегодняшней игры на тебе лежит ответственность, уклониться от которой невозможно. Отныне ты хотя бы отчасти в ответе за каждого твоего соученика, который бегает за спортзал курить и распространяет вокруг себя запах никотина; отныне ты несешь долю ответственности за каждое бранное слово или богохульство, а также за хищение чужого имущества: в школе участились кражи молока и съестных припасов из кладовой.

Он умолк. Бэзил, нахмурившись, уставился прямо перед собой.

— Ну и дела! — вырвалось у него.

— Это очень серьезно, — сверкая глазами, продолжал Грэнби. — Мало кто из школьников располагает такими возможностями, как ты. Хочу тебе кое-что рассказать. В Принстоне я познакомился с двумя студентами, которые губили себя пьянством. Проще всего было бы сказать: «Мое дело — сторона» — и дать им пойти ко дну, однако, заглянув себе в душу, я понял, что так нельзя. Тогда я откровенно высказал им все, что думал, после чего у этих юношей, во всяком случае у одного, отбило всякую охоту к спиртному.

— У нас в школе, по-моему, пьющих нет, — возразил Бэзил. — Правда, был один чудик по фамилии Бейтс, так его в прошлом году исключили…

— Не важно, — перебил Джон Грэнби. — От курения один шаг до пьянства, а от пьянства… к другим порокам.

Битый час Грэнби вещал, а Бэзил слушал; он все глубже погружался в свои мысли, а кирпичная стена вдоль дороги и тяжелые от плодов яблоневые ветви, нависающие сверху, с каждой минутой теряли свою яркость. Его в самое сердце поразило, как он про себя выразился, истинное бескорыстие человека, взвалившего чужие заботы на свои плечи. Грэнби опоздал на поезд, но заверил, что это не имеет значения, коль скоро ему удалось заронить в душу Бэзила семена ответственности за других.

В благоговейном трепете, просветленный, уверенный, Бэзил вернулся в школьное общежитие. Прежде он считал себя довольно скверным человечишкой; если ему и попадался (разве что в возрасте десяти лет) какой-нибудь похожий на него персонаж, то это был Проныра Гарри[28]из газетных комиксов. Да, Бэзил отличался склонностью к размышлениям, но размышления эти были темными и беспредметными, далекими от этических принципов Реальную власть имел над ним только страх — страх лишиться своих достижений и авторитета.

Но встреча с Джоном Грэнби произошла в знаменательный момент. После утреннего триумфа школьная жизнь уже не сулила ничего большего, а тут возникло кое-что новое. Стать безупречным внешне и внутренне; как выразился Грэнби — вести безупречную жизнь. Грэнби обрисовал ему эту безупречность, не забыв подчеркнуть даруемые ею материальные вознаграждения, такие как почет и влияние в студенческой среде; воображение тут же перенесло Бэзила далеко в будущее. Вот, например: подходит его очередь на вступление в тайное сообщество студентов Йеля «Череп и кости»[29], но он с мягкой, грустной улыбкой — примерно такой же, как у Джона Грэнби, — уступает это место своему однокашнику, который сильнее жаждал этой чести; толпа сдержанно рыдает. А чуть позже, в возрасте двадцати пяти лет, во время церемонии вступления в должность, он обращается к нации со ступеней Капитолия и видит вокруг море лиц, взирающих на него с любовью и восхищением…

Погруженный в мечты, Бэзил рассеянно умял с полдюжины галет и выпил бутылку молока, то есть подчистил все, что осталось от ночного набега на кладовую. Он смутно осознавал, что такие проступки теперь неприемлемы, но на него напал зверский голод. Из почтительности он пресекал свои мечтания, пока не наелся.

Осенний сумрак за окном рассекали фары пролетавших мимо автомобилей. В них мелькали знаменитые футболисты и прелестные дебютантки, загадочные авантюристки, короли шпионажа — богатые, беспечные, богемные персонажи, спешившие в Нью-Йорк, на волнующие встречи в модных танцевальных залах, в укромных кафе, в залитых осенней луной ресторанах на городских крышах. Он вздохнул, — может быть, впоследствии ему удастся вкусить этой романтики. Стать неподражаемым острословом и блестящим собеседником, не растеряв при этом внутреннюю мощь, серьезность и сдержанность. Стать великодушным, открытым и самоотверженным, но при этом сохранить ореол таинственности, чувственности и горьковатой меланхолии. Стать одновременно светлой и темной личностью. Достичь гармонии, переплавить все эти качества в единое целое — да, тут было над чем потрудиться. Мысль о подобном совершенстве направила его жизненные помыслы в русло безоглядного честолюбия. Его душа устремилась в мегаполис вслед за летящими огнями; но вскоре он взял себя в руки, затушил сигарету о подоконник и при свете настольной лампы набросал план приближения к безупречной жизни.

Месяц спустя Джорджу Дорси выпала мучительная обязанность сопровождать свою мать в прогулке по школьной территории; найдя относительно уединенное место возле теннисных кортов, он с жаром убедил ее передохнуть на скамейке.

До сих пор он выдавил из себя лишь несколько хриплых реплик: «Тут спортзал…», «Это Чокнутый Конклин, учитель французского. Его все ненавидят…», «Пожалуйста, не говори мне „братишка“ — ребята услышат». Теперь его лицо приобрело сосредоточенное выражение, какое появляется у подростков в присутствии родителей. Дальше можно было не напрягаться. Он ждал вопросов.

— По поводу Дня благодарения, Джордж… Кто этот мальчик, которого ты собираешься пригласить к нам в дом?

— Его зовут Бэзил Ли.

— Расскажи подробнее.

— Рассказывать особенно нечего. Мальчик как мальчик, из шестого класса, шестнадцать лет или около того.

— Это приличный мальчик?

— Да. Он из города Сент-Пол, в Миннесоте. Я уже давно его пригласил.

Миссис Дорси отметила некоторую сдержанность в голосе сына: