Ильяс поднял с пола первый попавшийся листок – обрывок какого-то документа – и стал чертить план. В изуродованном проеме двери возникли четверо бородатых парней в кожанках. Ильяс только мотнул головой, и гости с перекосившимися озверевшими лицами исчезли. Хухадов протянул Яше бумажку:

– Клаустрофобия у меня…

«Что-то жизнь у меня стала какая-то беспокойная, – думал Пенкин, покидая „гостеприимный“ дом Хухадова, – ничего, с мажидовскими миллионами будет повод успокоиться».

Яша практически достиг собственного дома, занятый мыслью о своем новом визите в Чечню, когда из подворотни встречным курсом вылетел бывший одноклассник Воха, слегка навеселе и в явном настроении усугубить свое состояние. Из кармана куртки торчало знакомое горлышко, увенчанное синей пробкой с белыми оленями на фоне красна солнышка.

– Яшка, братан! Ты где пропадал?!

– В командировке, только вчера вернулся.

– Так надо обмыть.

– Не, Вов, не могу. Дел еще невпроворот. Тороплюсь.

– Кто ж по делам пешком торопится? Зебра, типа, сломалась? – Зеброй Воха называл Яшину машину за ее неординарную окраску.

– Сломалась, – вздохнул Яша.

– Так надо помянуть. Пойдем посидим как пацаны… – тут же нашелся Воха. Будучи свободным художником и виртуозом своего дела, Воха имел свою постоянную клиентуру, состоящую преимущественно из бизнесменов средней руки. И от постоянного общения с подобным контингентом его русская речь окрасилась «пацанскими» идиомами и характерными жестами.

– Нет, правда некогда.

– А потом починить и, типа, обмыть.

Яша вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:

– Ну и осел же я, а?

– Ну, типа того, – согласился Воха, – тебе выпить предлагают, а ты отказываешься.

– А ты – гений. День сегодня какой?

– В натуре, гений.

– День какой, спрашиваю.

– Вторник… с утра был.

– Вов, какая скорость у трактора?

– Типа, крейсерская – километров тридцать, хотя, если надо, можно и пятьдесят выжать.

– Значит, если тридцать да на десять часов – это триста километров, а тут, пожалуй, тысяча двести, тысяча триста… Итого, где-то четыре дня… То есть воскресенье, понедельник, вторник, среда… В среду вечером он здесь… Хотя если не по десять часов ехать, а скажем, по двенадцать…

Друг детства посмотрел на Яшу с плохо скрываемым состраданием:

– Тебе Яш, типа, лечиться надо, совсем плохой стал.

– Уговорил, пойдем ударим по шашлычку. Угощаю.

Они завернули в стекляшку шашлычной неподалеку. Народу было немного, через сорок минут заведение закрывалось, но Яша и не собирался рассиживаться. Подали шашлык, процентов на семьдесят состоявший из сала, и бутылку «Столичной». Свою «Финляндию» Воха поглубже затолкал в карман и доставать не торопился.

– Вов, ты мог бы мне как другу помочь?

Воха разлил и, не дожидаясь товарища, опрокинул стакан:

– С зеброй, что ли? Так о чем речь?

– Ты понимаешь, она еще не в Москве…– Яша с трудом заставил себя сделать глоток, запах спирта воскрешал слишком неприятные воспоминания о поединке с Назаром и «Абсолютом», и принялся за жирный и еле теплый шашлык.

– А че, по прериям бегает, в натуре?

– Нет, на тракторе едет из Чечни, завтра к вечеру или, в крайнем случае, послезавтра надо ее на Объездной встретить. И еще мне машина нужна.

– Че, сама, что ли, на тракторе? – Воха плеснул себе и обновил Пенкину.

– Слушай, я сам не смогу, должен опять уехать. Выручишь?

– Круто! Зебра на тракторе! – Он торопливо вгрызался в шашлык, разбрызгивая соус на куртку. И при этом не забывал о живительной влаге, поглядывая на хозяина заведения, который, в свою очередь, нетерпеливо поглядывал на них.

– Не форсируй, Вов. – Яша отодвинул бутылку – однокашник, очевидно уже приговоривший до того как минимум пол-литра, катастрофически быстро пьянел. – Ее мужик привезет одноглазый. Ему надо отдать деньги за перевозку, только не все, а половину, и самого этого мужика до моего возвращения задержать.

Воха слил себе остатки водки и уже в состоянии легкого анабиоза побожился:

– Пацан сказал – пацан сделал.

Пенкин пошел домой в полной уверенности, что Воха сдержит «слово пацана». И встретит одноглазого…

«Одноглазого» – вдруг эта мысль кольнула Пенкина. И на душе у него стало как-то спокойнее.

Я посмотрел на часы – было около пяти. Конечно, меня так и подмывало встретиться с этим Кулешовым, узнать, почему за полгода он всего раз беседовал с подозреваемой. И главное, почему в уголовном деле, которое он вел, никак не отражено ее заявление о том, что она вовсе не Зоя Удогова. Следователь как минимум должен был убедиться в том, что это неправда.

Едва я вошел в квартиру, зазвонил телефон.

– Лазарук! – донесся из трубки чрезвычайно возбужденный голос моего клиента.

– Слушаю, Игорь Сергеевич.

– Пенкин появился! – закричал Лазарук в трубку. – Сбежал, подлец, из плена!

– Замечательно, – кисло произнес я.

– Еще как! – радовался Лазарук. – Теперь-то мы его прищучим!

– Игорь Сергеевич, – как можно более убедительно сказал я, – может быть, нам пока не торопиться? Сейчас он вернулся из Чечни как герой, можно сказать, на коне, начнутся интервью, пресс-конференции всякие. Под это дело нас могут представить как преследователей журналистов.

– Это верно, – согласился Лазарук.

– Давайте пока не будем требовать немедленного рассмотрения в суде. Пройдет месяц, другой, все уляжется, тогда и начнем.

– Тогда и случай с камерой забудется, – резонно возразил Лазарук.

– Но все равно новое заседание суда будет назначено не скоро. Так что выбирать нам не приходится.

Избавившись от надоедливого депутата, я положил трубку. Все-таки молодец этот Пенкин! Выбраться всего через три дня из чеченского плена еще, по-моему, никому не удавалось.

Так что, хочешь не хочешь, придется браться за дело Лазарука. Недолго музыка играла. Опять начнутся изрядно надоевшие бесконечные собеседования с депутатом.

Но дело Зои Удоговой, поначалу показавшееся мне таким простым, даже проходным, никак не шло у меня из головы. Конечно, наказание, как я уже говорил, ей грозило небольшое, но не мог я просто спустить его на тормозах. Все, что она мне рассказала, было настолько неправдоподобно и одновременно реально, что только сволочь (а я в некотором роде себя таковою не считаю) могла плюнуть на это. И еще. Эти глаза. Она так на меня смотрела, уходя из комнаты для допросов… Казалось, этот взгляд выворачивает тебя наизнанку, заглядывает под кожу. Такой взгляд бывает у людей, много повидавших в жизни или перенесших какую-нибудь трагедию. Я встречал такие взгляды, когда работал следователем и общался с людьми, изрядную часть жизни проведшими на зоне. От такого взгляда нельзя ничего утаить, ничего скрыть, нельзя схитрить, обмануть. И именно так на меня смотрела Зоя Удогова, которая утверждала, что на самом деле она Вера Кисина.