Кстати, неправда, что ты не видел меня все эти годы; я уверена, что ты меня узнал тогда на площади Сен-Мишель, когда бегал за мной вокруг киоска. Я просто бегала резвее, чем ты – я ведь всегда была из нас двоих самая быстрая, нет? – и тогда я тебя догоняла, а не ты меня. И когда ты остановился, обыскал взглядом всю площадь Сен-Мишель, я стояла у тебя за спиной; я могла бы закрыть тебе глаза ладонями и сказать «ку-ку». А когда ты повернулся, я в такт с тобой забежала тебе за спину. Это было как в фильме Чарли Чаплина, и люди смеялись. Только ты ничего не заметил.

Итак, я плыву теперь через океан. У меня нет ни малейшего представления, куда мы едем, я не знаю, опасно ли это и когда я вернусь и вернусь ли вообще, и мне даже не объяснили пока, чего от меня ждут; ну да, где-нибудь снова буду печатать на машинке, что же ещё.

В прошлую субботу я ещё, как обычно, ехала на работу в моей «торпеде», которая немного постарела и одряхлела; подшипники и привод полетели, прокладку у головки блока цилиндров снова надо менять, и задняя ось сместилась. Прямо у главного входа меня поймал месьё Тувье, наш генеральный директор. Он бог среди полубогов с бельэтажа банка Франции и обычно мелкую скотинку вроде машинистки с первого этажа вообще не замечает. Но на сей раз он не только взял меня под руку, но и склонил ко мне свою титаническую главу и пробормотал мне на ухо своим тихим, приученным приказывать голосом:

– Вы ведь мадемуазель Жанвье, не так ли? Вы сейчас же поедете домой и соберётесь в дорогу. Возьмите такси, вашу машину оставьте.

– Так точно, месьё. Прямо сейчас?

– Немедленно. У вас всего час времени. Соберите лёгкий багаж на долгое путешествие.

– Насколько долгое?

– На очень долгое. Ваша квартира уже объявлена освобождённой, о вашей мебели мы позаботимся.

– А моя машина?

– Мы вам её компенсируем, не думайте об этом. А теперь быстро, через час вас будут ждать на вокзале Монпарнас.

То был не приказ, то была просто констатация факта. Так я вернулась домой, собрала пару платьев и несколько книг и распростилась со всем нажитым. Оставила я не так много, приличную ореховую кровать с матрацем из конского волоса и пуховым одеялом, да ещё комод, кожаное кресло и несколько предметов из кухонной техники; зато ни одного разбитого сердца, если тебя это интересует, и ни одной верно ждущей души.

Конечно, у меня были в эти годы несколько романов и приключений, ведь проскучать всю жизнь, в конце концов, не хочется; к сожалению, все они очень быстро становились пресными и неинтересными. И со временем мне стало ясно, что с самой собой мне не так скучно, как в обществе господина, который мне не вполне нравится.

Итак, я по-прежнему не связана никакими узами, как говорят; несомненно и потому, что я в силу какого-то чуда природы никогда не была беременна. Во всём остальном удивительно то, как легко можно жить в Париже десять или двадцать лет среди четырёх миллионов людей и ни с кем так и не познакомиться, кроме торговца овощами на углу и сапожника, который дважды в год прибивает тебе новые каблуки.

И как-то, не знаю, почему, мой дорогой Леон, мне всегда нравился ты один. Ты это понимаешь? Я нет. И как ты считаешь: получилось бы у нас что-то, если бы мы проводили вместе больше времени? Мой разум говорит «нет», а сердце говорит «да». Ты чувствуешь то же самое, разве нет? Я знаю это.

По дороге на вокзал все улицы были забиты беженцами. Столько людей, охваченных паникой! Я не представляю, куда они все рвались. Столько кораблей не бывает, чтобы они уместились, а берег, на котором война их не догонит, так далёк. Вокзал и все поезда были переполнены, а по дороге в Лорьян наш поезд продвигался вперёд только потому, что он, будучи спецтранспортом банка Франции, имел приоритет на всей железнодорожной сети.

Пока я сижу в каюте и пишу, солдаты разгружают наш товарный поезд. Ты не поверишь, в моём багаже находится основная часть золотого резерва Французского национального банка, а кроме того тридцать тонн Польского и двести тонн Бельгийского национальных банков, которые мы взяли на сохранение несколько месяцев назад. Вкупе две-три тысячи тонн золота, по моей прикидке; всё это мы должны увезти подальше от немцев в безопасное место.

Наш корабль, «Виктор Шёльхер», транспорт для перевозки бананов, который военно-морской флот реквизировал и перепрофилировал во вспомогательный крейсер. Для военного корабля он выглядит всё ещё по-карибски со всей этой зелёной, жёлтой и красной масляной краской где надо и где не надо; единственное по-военно-морскому серое – это маленькая пушка впереди на баке. Моя каюта находится, поскольку я единственная дама на борту, впереди на мостике, сразу за капитанской.

Здесь очень жарко и душно, как будто мы уже в Конго или Гваделупе. На светло-зелёных крашеных стальных стенах конденсируется влага из воздуха, а на красном стальном полу собираются лужицы с лиловыми разводами. Из сливного отверстия умывальной раковины каждые десять секунд выползают неевропейской жирности тараканы, которых я пытаюсь порешить моим правым башмаком, а от описания туалета, который я делю с капитаном, я тебя поберегу. Я слышала, что на нижней палубе есть второй туалет для восьмидесяти пяти человек экипажа; дай бог, чтобы мне никогда не пришлось даже приблизиться к нему.

Ещё этой ночью, самое позднее утром, мы выйдем в море, всё в спешке сломя голову. Немецкие танки, говорят, уже в Ренне, пару часов назад над нами уже летали «хейнкели» и «юнкерсы» и сбрасывали мины на выходе из порта, чтобы не дать нам удрать. Капитан хочет дождаться прилива в четыре тридцать и на рассвете попасть в открытое море по внешнему краю фарватера между минами и грязевой отмелью.

Разумеется, всё это в высшей степени секретно, я не имею права тебе всё это выдавать; но скажи сам, кого в целом свете может беспокоить, что написано в письме, которое машинистка пишет скромному парижскому полицейскому клерку? Все, что я тебе тут говорю, сегодня уже с большой вероятностью неправда, а потому неважно, а завтра гарантированно пройдёт и будет забыто и лишено всякого значения. К тому же, из того, что я вижу, так и так ничего не удержишь в тайне. Или ты думаешь, что можно утаить существование двенадцати миллионов беженцев? Могут ли две тысячи тонн золота остаться незамеченными? Разве может быть что-то тайное от «мессершмидтов» и пикирующих бомбардировщиков, которые с ушераздирающим воем обрушиваются с небес? Какая секретность, когда все всё видят и никто ничего не понимает? Колокол зовёт к обеду, я побежала!

Между тем опустилась ночь. Я перекусила в офицерской кают-компании с капитаном, офицерами и тремя моими начальниками из банка. Был морской окунь с жареной картошкой, беседа вертелась вокруг мощи войск Вермахта, который, судя по всему, с большой спешкой надвигается на нас и самое позднее завтра к вечеру ожидается здесь; к тому же я узнала, что человек, в честь которого назван наш корабль, «Виктор Шёльхер» – тот, кто в 1848 году отменил рабство во Франции и её колониях. Разве это не замечательно? За кофе господа из дружелюбия за мной ухаживали, пусть и, на мой вкус, несколько слишком привычно и скучающе, без настоящего порыва.