И теперь, когда оглядываюсь назад, все кажется мне подозрительным. Например, тот раз, когда мы ездили в Сан-Франциско, в котором, как Уилл уверял, он никогда не был, и при этом находил дорогу, почти не глядя в карту. Не потому ли, что он бывал там прежде? Когда во время игры в «Карты против человечества» он признался, что не ходил на выпускной, но отказался рассказывать мне почему. А когда мы ходили в «Ла Фонда» и Уилл заказывал chile rellenos и quesadillas con camarones, его произношение было безупречным. Когда он успел выучить испанский?

А потом мне приходит в голову, что я потеряла Уилла дважды. В первый раз это случилось, когда он сел в тот самолет, а во второй – когда он уже после смерти превратился в незнакомца. В первый раз все произошло быстро и ошеломило меня, во второй – все происходит постепенно, но от этого не менее болезненно. Обе раны свежи и глубоки.

– Завтра будет неделя, – говорю я, мой голос звучит глухо. – Я проживу целых семь дней без Уилла.

– Я знаю. – Дэйв надолго замолкает, и я слышу, как он встает из кресла и подходит ближе. – Послушай, могу я спросить тебя кое о чем?

– С каких пор тебе нужно мое разрешение?

– Я понимаю, что все эти новости про Уилла опустошают тебя.

– Так и есть. – К горлу подступают рыдания, но я успеваю подавить их, пока они не вырвались наружу.

– Но не приходило ли тебе в голову очевидное?

– Что именно? – Я стаскиваю с головы подушку и вижу нависшую надо мной фигуру брата.

На его лице играет ободряющая улыбка.

– Что, возможно, он изменился. И вероятно, именно поэтому он ничего тебе и не рассказывал. Может быть, он хотел начать все сначала, так сказать, дать «горячий старт» своей дерьмовой жизни и начать с тобой все заново.

– Хорошо, но тогда скажи мне, почему он полетел в Сиэтл?

Улыбка сползает с его лица. Мой вопрос ставит его в тупик и, что еще хуже, загоняет туда же и меня. Почему Уилл сел в тот самолет в Сиэтл? Внезапно идея отсидеться в гостиничном номере перестает казаться мне такой привлекательной. Вздохнув, я отбрасываю простыни и выбираюсь из кровати.

– Ну, слава богу, – говорит Дэйв, когда я направляюсь в ванную, – а то я уже миллион раз смотрел «На пляже».

Через двадцать минут, выйдя из душа, я получаю сообщение со скрытого номера. «Почему ты до сих пор в Сиэтле? Я серьезно, Айрис. Отправляйся домой. Тебе здесь нечего делать».

Я заворачиваюсь в полотенце, придерживая его руками под мышками, и, как могу быстро, набираю трясущимися руками ответ: «Я никуда не поеду, пока не скажете, кто вы. И кстати, вы не правы. В Сиэтле оказалось очень познавательно».

Через две секунды экран снова загорается. «Не верь всему, что слышишь».

Пульс учащается, и внутри меня все сжимается от волнения. «А чему я должна верить?»

Я жду, глядя на экран, он начинает темнеть и потом совсем гаснет.

Льюиса Гриффита мы нашли в Провинс-Хаус, пансионате для малоимущих людей с расстройствами памяти, самом депрессивном месте на земле. Грязные полы, вонь, низкие, все в пятнах потолки. На втором этаже мы разыскиваем мрачную медсестру, и она провожает нас по темному коридору.

– Комната 238, только не надейтесь, что он вам что-то расскажет. У него же Альцгеймер.

Я благодарю ее, пытаясь решить, болезнь Альцгеймера – это лучший или худший итог шестидесяти лет тяжелой жизни. Это медленный и малоприятный способ уйти, но, по крайней мере, сам мистер Гриффит этого не осознает.

Мы находим его в комнате размером со шкаф, которая напомнила мне дешевый придорожный отель в Гватемале, где я один раз останавливалась, она чуть больше кровати, к которой прикован мистер Гриффит. Нам с Дэйвом не на что присесть, и мы остаемся стоять в ногах кровати, зажатые плечом к плечу между двумя хлипкими стенами.

Я смотрю на своего свекра, в голове шумит. Я стараюсь отыскать в его лице черты Уилла, но нахожу лишь некоторое сходство. Широкий лоб, квадратная челюсть, чуть расширяющаяся кверху линия скул. Может быть, мне удалось бы разглядеть что-то еще, если бы мистер Гриффит не выглядел такой развалиной, если бы его кожа была не такой восковой и бледной, как у экспонатов мадам Тюссо, а как у живых людей, и обильно покрытой коричневыми пятнами, как кожура банана.

Трясущейся рукой я нащупываю руку Дэйва, и он сжимает мои пальцы.

– Мистер Гриффит, меня зовут Айрис, я ваша невестка. Я была замужем за вашим сыном Уиллом. Или Билли. Вы помните его?

Ничего. Не похоже, что мистер Гриффит слышит меня. Он смотрит на нас ничего не выражающими глазами.

Я нахожу в телефоне фотографию и держу его так, чтобы экран оказался в поле зрения мистера Гриффита.

– Это было снято около месяца назад.

На его лбу появляются складки. Он хмурится?

– Вы помните его?

Ничего.

– Так мы далеко не уедем, – шепчет Дэйв, прикрыв рот рукой.

Я незаметно киваю, засовывая телефон в задний карман.

– Мистер Гриффит, примерно пятнадцать лет назад в доме, где вы жили, в Рейнир-Виста, случился пожар. Три человека погибли. Это вам ни о чем не говорит?

Мистер Гриффит не удостаивает меня даже кивком, но то, как он меня смотрит на меня, заставляет меня выпрямить спину.

– Одной из жертв была ваша жена Кэт и еще двое маленьких детей. Вы и Билли не пострадали.

Его сухие, как наждачная бумага, губы шевелятся, словно он пытается что-то сказать. Или говорит. Я не знаю. В любом случае наружу не вырывается ни звука.

– Вы помните что-нибудь о той ночи? О пожаре? О ваших жене и сыне?

На его лице появляется гримаса, рот снова приходит в движение. Мы с Дэйвом вцепляемся в железную спинку кровати и наклоняемся ближе, стараясь расслышать хоть что-нибудь.

– Он только что сказал «Билли»? – спрашивает Дэйв, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

Сердце начинает биться неровно, в ушах шумит кровь. Я совершенно уверена, что он это сказал.

– Мистер Гриффит, вы помните Билли?

Очень долго ничего не происходит, слышно только его хриплое, свистящее дыхание.

А затем он высоко поднимает руку и стучит по матрасу, раз, второй, третий. Его худое тело начинает дергаться, руки и ноги словно сводит судорогой, обеими ладонями он колотит по матрасу. Мы с Дэйвом с тревогой смотрим друг на друга.

– С ним все в порядке?

Словно в ответ, мистер Гриффит делает вдох, широко открывает рот и издает долгий, жуткий звук – нечто среднее между стоном и криком.

– О боже, – шепчет Дэйв, хватаясь за воротник.

Стон затихает, но старик продолжает корчиться на кровати, и через пару секунд, которых хватает, чтобы сделать очередной хриплый вдох, ужасный звук возобновляется.