Софи объяснила хозяйке, что со мной произошло. Тина, так звали эту крупную женщину, поставила на огонь воду и стала спрашивать, кто я такой и как я себя чувствую. Она выглядела очень спокойной, никуда не спешила, и меня бесило, что ее не встревожило мое состояние. Вероятно, ни она, ни Софи так и не поняли, что мне на самом деле очень плохо. Я не мог дышать, меня всего трясло, я, возможно, был уже при смерти, а эта женщина ничего еще не сделала для меня и продолжала болтать с Софи. Я не до конца понимал, о чем они говорили, только разобрал среди их разговора свое имя, а потом имя Федерико. Софи, наверное, сказала ей, что он был моим другом. Я спросил у Софи, о чем они говорили, и она объяснила мне, что Тина интересовалась, как меня зовут и откуда я приехал.

— Я сказала ей, что ты друг Федерико, — прибавила она, — и тебе трудно дышать.

— А что она у тебя спрашивала?

— Она спросила, как давно ты здесь живешь, кем работаешь — в общем, хотела узнать кое-что о тебе.

— Да при чем здесь все это, я же не прошу у нее руки ее дочери… мне плохо.

Как раз в эту минуту Тина подошла ко мне и внимательно заглянула мне в глаза. Потом она положила руку мне на грудь, точно на солнечное сплетение, на ту самую впадину в груди, которая находится сразу под ребрами. Она продолжала пристально смотреть мне в глаза, и на мгновение я почувствовал себя абсолютно голым. У меня возникло впечатление, что Тина смотрела сквозь меня, по ту сторону меня. Потом она что-то сказала мне на своем языке.

— Что она говорит? — спросил я у Софи.

— Что в глубине твоих глаз прячется мальчик, и он плачет.

Тина еще немного помассировала мне грудь, потом прикрыла глаза и стала с силой надавливать и растирать пальцами область солнечного сплетения. Мне было очень больно. Она велела мне глубоко дышать, и, когда я делал выдох, она с силой погружала пальцы во впадину под грудиной. После нескольких глубоких вдохов у меня закружилась голова, мне казалось, что ее пальцы проникают в мое тело, пронзают его насквозь. Чтобы усилить давление пальцев, она положила другую руку мне на спину и резко, в такт выдохам, надавливала на нее, так что вскоре у меня возникло ощущение, что ее руки соприкасаются внутри моего тела. Это ощущение было вполне отчетливым. Она перестала давить на мою грудь и обняла меня. Я всегда избегал физического контакта с незнакомыми людьми, но в объятиях Тины чувствовалась домашняя теплота. Так меня прижимала к своей груди моя бабушка. Единственная, кому я это позволял в детстве, за исключением моей мамы. Я осторожно поднял свои бессильно опущенные руки и тоже обнял Тину. Это движение было настолько естественным, словно мои руки сами к ней потянулись. В том месте, где она своими пальцами растирала мне грудь, у меня неожиданно возникло ощущение теплоты, которая стала разливаться по всему телу. У меня задрожали ноги, но Тина подхватила меня, не дала мне упасть. Меня бросило в пот. Лоб, шея и спина сразу взмокли. И вдруг я разразился рыданиями. Я плакал и не мог в это поверить. Наконец-то из меня хлынули слезы, наконец-то они начали смывать мою боль. Я больше не владел собой. Я всхлипывал, давился слезами, рыдал, слезы ручьем лились из глаз, словно хлестал ливень в летнюю грозу. Я плакал минут десять. Целую вечность. Я стоял, как ребенок, посреди комнаты, вцепившись в незнакомую женщину, словно в ней самой и сосредоточилась жизнь. Мне и сейчас еще хочется расплакаться, когда я вспоминаю о той ночи. Понемногу все успокоилось. Я сел на стул и молча сидел. Говорить я не мог. Я еще не отошел от потрясения. Софи с Тиной улыбались. Глаза у Софи блестели, думаю, она тоже плакала. Я смотрел на них и улыбался. Теперь мне было хорошо. Я еще никогда не испытывал такого блаженства.

Тина сняла с огня кастрюльку с закипевшей водой и опустила в нее пакетик.

— Что она собирается дать мне? — спросил я у Софи.

— Зеленый чай, если ты хочешь пить.

Пока чай остывал в чашках, Тина жестом показала, чтобы я последовал за ней. Мы вошли в спальню, и Тина велела мне посмотреть на себя в зеркало. Из-за сильного волнения я не был похож на самого себя, но глаза у меня были чистые и сверкали, как две искорки.

Выпив чаю, я спросил у Тины, сколько я должен ей заплатить. Она попросила меня принести на следующий день килограмм кофе, так как ее запасы уже закончились.

По дороге домой я попытался подробнее выяснить у Софи, что же со мной на самом деле произошло. Я хотел знать, приходилось ли ей испытывать то же самое. Она ответила, что иногда заходила к Тине и они стояли некоторое время, обняв друг друга, но Софи не всегда после этого плакала. Тина была в очень теплых отношениях с Федерико, это он познакомил Софи с ней. В поселке ее называли la mulher del abraço, женщина с даром объятий.

Две недели назад я брал интервью у слепого от рождения молодого человека, которому в тридцать четыре года вернули зрение. Это была очень интересная, глубоко взволновавшая меня встреча. Для слепого от рождения человека обрести зрение равносильно полету на другую планету. Теперь, чтобы узнать предметы, которые он видел впервые, ему приходилось прикасаться к ним руками. Молодой мужчина не имел отчетливого представления о пропорциях и расстояниях и часто ударялся и натыкался на предметы даже с открытыми глазами. Он, например, не знал, что чем дальше находится какой-нибудь объект, тем меньшим он кажется. Он признался мне, что в первое время ему было трудно привыкнуть жить зрячим, потому что он чувствовал себя совершенно потерянным в нашем мире. Практически он должен был начать жить с начала. Он, например, еще не видел моря. Мы обменялись номерами телефонов, я обещал ему отвезти его на море сразу же после того, как родит Франческа. Кто знает, какие чувства он испытает, увидев море в первый раз.

Я хотел узнать у него, как слепые могут догадаться, что они уже подтерлись, если они не видят результата на туалетной бумаге. Этот вопрос, касающийся жизни слепых, однажды заинтриговал меня с Федерико, но я не решился об этом спросить. Разве я мог задать такой вопрос?

На следующий день после встречи с Тиной моя жизнь заметно изменилась. Словно я второй раз родился. Пробуждение в то утро стало для меня незабываемым. Я чувствовал удивительную легкость. Мне никогда еще не было так хорошо. Как и мужчина, которому вернули зрение, я видел привычные вещи в новом свете, под другим углом зрения. У меня появилось ощущение, что в этот миг я на самом деле начинаю новую жизнь.

Я обрил себе голову наголо, после того как Сади состриг мои волосы машинкой. Я хотел начать новую жизнь, и бритье головы показалось мне символическим жестом, который надолго сохранится в моей памяти. Я не знал, сколько времени я еще пробуду в Кабо-Верде. Я не думал оставаться в этой стране до конца своей жизни, безусловно, рано или поздно я вернусь домой, но в тот день мне было безразлично, когда это произойдет. Я еще не поборол свои страхи, но после встречи с Тиной что-то уже сдвинулось с места. Быть может, через какое-то время на меня вновь нахлынут тоска и тревога, но тогда меня это совсем не волновало, в те дни я упивался своими новыми, бесподобными ощущениями. Мое восприятие мира стало более тонким и глубоким. Каждое утро, проснувшись на рассвете, я наслаждался тишиной и дивным теплом восходящего солнца. Лучи солнца, как ласковые пальцы подруги, касались моей кожи. Прикосновения лучей были мягкими и нежными. Часто рано утром я завтракал, а потом, всегда в одиночестве, надолго уходил к морю. Когда после прогулки я возвращался назад к началу рабочего дня, мне казалось, что прошло уже очень много времени. В девять утра мне казалось, что я уже прожил весь день целиком. Я гулял, думал, наблюдал. Я жил с удовольствием. По вечерам читал в постели. Я с радостью ложился спать и с радостью просыпался. До приезда на Боавишта я пользовался не только будильником, но и мобильным телефоном, установив функцию «повтор», чтобы он подавал повторный сигнал через пять минут после первого. Целых полчаса я издевался над собой, а телефон безжалостно звонил и звонил. Я выключал его и снова засыпал с ним в руке. Это была настоящая пытка. Я помню, как мы с Федерико часто разыгрывали друг друга, когда я оставался ночевать у него или он оставался на ночь у меня. Мы переставляли стрелку будильника на более ранний час. Как-то утром я собрался выйти из дому, думая, что уже половина девятого, но на улице было почему-то слишком темно: я проверил время, и оказалось, что часы показывали только половину седьмого. Сколько раз после этой дурацкой шутки я просыпался в надежде, что кто-то опять меня разыграл: тогда я мог бы еще немного полежать в постели. Но, к своему разочарованию, я замечал, что стрелка стояла на своем месте. Часы вновь и вновь обманывали мои надежды.