городских и земских вопросов. Но в 1861 году даже сам Валуев хвалебно отозвался о будущем министре, сочтя, что он «умен, сердит, односторонен, честолюбив, стоек». Спустя же 15 лет, сетуя на скудоумие и интриганство коллег, Валуев восклицает: «Ген[ерал] Тимашев! По крайней мере он лично безупречен как товарищ, и вообще делает то, что его силам в меру» [Валуев 1961, 1: 173; 2: 367].

Тимашев действительно не имел обширного общеадминистративного опыта, а также не сталкивался практически со множеством социальных, экономических и политических проблем, с которыми ему предстояло столкнуться как министру внутренних дел. С 1856 по 1861 год он был управляющим III отделением и в этом качестве являлся членом Главного управления цензуры. Данный опыт снабдил его целым багажом идей, к которому он и обратится после 1868 года: сюда можно отнести финансирование проправительственно настроенных изданий и авторов, создание общегосударственной ежедневной газеты и пропаганда враждебного отношения к прессе и интеллигенции[240]. Еще в бытность его казанским генерал-губернатором, то есть временным наместником и личным представителем царя, в обязанности Тимашева входило поддержание общественного спокойствия и предотвращение возможной[241] подрывной деятельности со стороны поляков, отбывавших ссылку в окрестных губерниях после подавления восстания 1863 года[242]. Осенью следующего года Тимашев уже покидал Казань; местное купечество горячо благодарило его за водворение порядка и поддержку торговли и промышленности.

Ранние годы отражают представления Тимашева о личной преданности и долге, административной и полицейской власти, а также военной дисциплине. В молодости он состоял в александровской свите и руководил царской охраной. Резкое неприятие Великих реформ и последовавшая временная отставка Тимашева не могли ослабить магнетизма царской персоны. После 1866 года Александр гораздо более неоднозначно относился к законодательным преобразованиям, уже не предлагая явным реформаторам руководящие посты. Тимашев увидел, что баланс сил внутри правительства сместился в сторону чистого самодержавия, которое он готов был поддержать. Шувалов в момент назначения Тимашева министром почт и телеграфов писал: «Вас долго не было. Расстановка сил ныне переменилась. Это не иллюзия, но волне ощутимая реальность… Уверяю вас, принципы стабильности, порядка и уместности представлены с такой силой и величием, что два-три голоса, по-прежнему колеблющихся, полностью ими поглощаются»[243].

Заняв пост министра внутренних дел, Тимашев поддерживал валуевскую (и шуваловскую) программу в той ее части, что касалась святости принципа самодержавия и примата административно-полицейской власти. Данное сочетание как нельзя лучше вписывалось в рамки прежней министерской власти. Примечательно, что и сам Александр чувствовал себя куда спокойнее, имея столь преданного министра. Тимашев порой сетовал на недостаточную сплоченность правительства и разнонаправленность его политики, однако же ему трудно было представить нечто, хоть отдаленно напоминающее Кабинет министров или представительные учреждения. Под «учреждениями» Тимашев понимал старые добрые лично-служебные отношения, встроенные в жесткие правовые рамки; он вполне мог согласиться с Карамзиным, что куда более законов и учреждений Россия нуждается в пятидесяти честных губернаторах. Тимашевский взгляд на правительственные институции с ясностью отражен в его письме Валуеву от 18 июля 1863 года из Казани: «Отечество находится как никогда в опасности – и с тем, что же мы видим? Полумеры. Одни лишь полумеры. Если и всколыхнулись какие-то патриотические настроения, так лишь благодаря Каткову… Необходимы меры чрезвычайные, народ требуется наэлектризовать. Императору следует поехать в Москву, на Нижегородскую ярмарку. Дополнить же это стоит образованием однородного правительства, не расточающего драгоценное время на бесплодные обсуждения»[244].

Далее Тимашев подробнее распространялся о практических проблемах создания единого правительственного органа, выражая опасения, что какой-либо из министров окажется чересчур влиятельной фигурой. За объединенным министерством, писал он, «маячит призрак, именуемый премьер-министром». Поэтому он полагал, что лучше, если бы царь по своему усмотрению избирал двух людей, согласных между собой в принципиальных вопросах. Эти двое затем избирали третьего, все трое вместе – четвертого и так далее, пока царь не утвердит полный состав Министерского кабинета. Подобная боязнь сильного внутреннего руководства со стороны кого-либо, помимо царя, была весьма распространена среди русского чиновничества, усугубляла разобщенность в правительстве и нехватку политических лидеров, чему возмущались и сам Тимашев, и прочие консерваторы.

По вступлении Тимашева в министерскую должность Валуев передал ему четыре записки, составленные по просьбе царя, в которых давал описание главных проблемных областей правительства на 1868 год. Таковыми значились: 1) воздействие «новых элементов, которые вносятся в жизнь земскими учреждениями и судебной реформой», и их обуздание; 2) крестьянский и земельный вопросы; 3) Польша и западные губернии; и 4) цензура и пресса. Валуев замечает в дневнике, что ни к одному из этих важнейших вопросов Тимашев не выказал интереса, но был весьма озабочен тремя другими: учреждением правительственной газеты, избранием себе второго товарища, который бы мог полноценно замещать его на заседаниях и совещаниях, а также отделением цензурного аппарата от МВД [Валуев 1961,2:240–241, 246–247, 252–253, 255–256, 496–499].

Вскоре после того Тимашев вплотную занялся вопросом цензуры и в 70-е годы придерживался линии, аналогичной той, что была намечена Валуевым. Впрочем, в отличие от последнего новый министр мало размышлял о цензуре в качестве институциональной проблемы – вверенные МВД цензурные полномочия Тимашев стремился вернуть в ведение министра народного просвещения графа Д. А. Толстого, не считая при этом, что правительственный надзор за цензурой должен быть ослаблен. Валуев, из-под чьего пера и вышли законы, препоручавшие цензуру МВД, негодовал, считая, что Тимашев стремился лишь избавиться от «многочисленных и беспрестанных неудобств, связанных с делами прессы». Валуев же не сомневался, что «по самой своей сущности», а равно и политической значимости пресса принадлежала юрисдикции МВД вне зависимости от каких бы то ни было сопутствующих «трудностей» и «неудобств» [Там же: 252]. Тимашев, продолжал рассуждение Валуев, желал бы передать дела печати в ведение Толстого не по причине выдающихся его административных дарований и «не потому, что он – министр народного просвещения, а из-за его личных качеств». Валуев резюмировал с привычной язвительностью: «… это также весьма своеобразный способ решать основные вопросы. А в чье ведение передадут прессу, если завтра Толстой со всеми его личными качествами заболеет острыми коликами?» [Там же: 254]. Стоит отметить и то, что в 1858–1859 годах, представляя III отделение в Главном управлении цензуры (тогда еще подведомственном Министерству народного просвещения), Тимашев предлагал учредить новое – V отделение С. Е. И. В. канцелярии, ответственное за надзор и унификацию всех цензурных функций[245]. Проведя на посту министра внутренних дел целое десятилетие, Тимашев, в отличие от своих предшественников, остался непричастен к возведению министерской организации.

При этом, невзирая на все недостатки Тимашева как министра, Александр продолжал доверять ему. К примеру, в