– А что тут говорить? На полу ножи лежали. Одним из них и побрили Халву. Кто-то из своих.

Метлицкий отвернулся к окну и поморщился.

– Мокрушин, если ты не хочешь работать, ты так и скажи. Уйди в райотдел, сядь на квартирные кражи, расслабься, поскучай. Зачем, скажи мне, землю рыть, если у меня в группе человек, который вафли жует? Голова у тебя работает, я знаю. Значит, ленишься. Как думаешь, если тебе морду набить, ты сосредоточишься?

– Что это ты? – изумился Мокрушин.

– Перед тем как прокурорским работникам вещдоки сдать, ты колоду с пола помогал собирать?

– Ну и что далее? – окрысился Витя. – Помогал. Морду… Из тебя, Метлицкий, дурь прет немереная, как из пивного бидона. Неудивительно, что с тобой никто общаться не хочет.

Метлицкий промолчал. Ему было плевать на то, что с ним в УБОП никто не хотел общаться. Он знал, что причин для этого было несколько. Во-первых, у него не было жены и детей, соответственно, не было и обязательств перед семьей. Ему не нужно было ходить в зоопарк, цирк и театр. Походы во все перечисленные заведения он с успехом компенсировал на служебных выездах. Во-вторых, он не любил политику. «Единая Россия» с Басковым, Буйновым и… кто там еще? Неважно. Так вот, «Единая Россия» тут ни при чем. В смысле ни при чем большая политика. О ней он вообще не думал. Под «политикой» в данном случае имеется в виду умение улыбнуться в коллективе, когда шутит начальник, или продолжительно беседовать ни о чем с сослуживцем, которого ты на дух не переносишь. Если Метлицкий видел, что человек дурак, он всегда говорил это ему в глаза, не желая скрывать своего истинного отношения. Может быть, для опера это не самая лучшая черта характера, однако не было еще случая, чтобы такое его поведение хоть раз негативно отразилось на проделанной работе.

Метлицкого не любили, факт. Однако нелюбовь не означает отторжение. Он был лучшим, и не заметить этого невозможно. Его не любило даже начальство. Весь отдел уже четырежды съездил в Чечню. Съездил с отделом, понятно, и Рома. И было странно теперь видеть на праздниках, когда все облачались в парадную форму, что у сослуживцев на груди по одному-два ордена плюс по одной-две медали, а у начальника самого страшного отдела на груди лишь одна медаль «За отвагу». Хреново воюет, что ли?

Отнюдь. Метлицкий и воевал хорошо. В Итум-Кале, где три месяца сводный отряд во главе с Ромой жарил картошку, подставлял сибирский организм под кавказское солнце и пил минералку, стрельба случалась трижды. Первый раз по заставе пальнули из гранатомета. Граната врезалась в «матку» строения и подломила кусок крыши. Второй раз собровец стрелял в пастуха, который гнал тощих коров вдоль минного поля, а третий раз сам Рома, учуяв своим сверхъестественным ментовским нюхом опасность, заставил ночью караульных прострелять местность. Наутро, при осмотре, в двухстах метрах от «зеленки», как раз в секторе ночного обстрела, нашли два использованных шприца с остатками промедола, кровь и обертку от индивидуального перевязочного пакета. И гранату нашли. Вывалилась у кого-то из кармана.

Как и положено, после командировки весь личный состав сводного отряда представили к правительственным наградам. Получил «отважную» медаль и Рома. В ГУВД, при всем почете, из рук начальника. Только вместо «Служу России» майор Метлицкий подошел к микрофону и выдал:

– Я не заслужил этой награды, но, в конце концов, у меня язва, которую я тоже не заслужил.

Больше Метлицкого ничем не награждали, хотя во время второй командировки он вытащил в Сержень-Юрте из-под огня солдатика-«срочника» и сам был ранен. Очевидно, Роме дали возможность спокойно разобраться со своей язвой.

Объяснять что-либо Мокрушину Метлицкий не собирался. Рассматривая в ресторане валяющиеся на полу карты, он мгновенно нашел ту самую бубновую десятку. Дело не в том, что он чересчур внимательный, просто Рома знал, что искал. Он очень хорошо помнил, как в восьмом классе детского дома Гулько, который уже тогда начинал «есть с ворами», рассек на пляже скулу одному из городских мальчишек.

Отпечатков на картах, конечно, не обнаружилось, но, по мнению Метлицкого, это должно было лишь усилить подозрение Мокрушина. Если, как утверждают все, в карты резались азербайджанцы и делали это во вполне мирной обстановке, то «пальцы»-то куда делись? Или они в перчатках «тысячу» расписывали? Делом уже давно занималась прокуратура, однако оставались кое-какие мелочи, которые требовали все в той же прокуратуре, поэтому Мокрушин смиренно выехал в «Садко» во второй раз. Вообще-то Мокрушина можно было не брать, ибо он в существующей цепи был уже лишним, однако Метлицкий, который зашел в кабинет к дознавателю за остатками вещдоков, увидел, как тот стоит у кабинетного зеркала и выстригает из ноздрей волоски. То есть делает то, на что должно хватать времени дома, равно как и на ковыряние пальцем в заднице, бритье и чтение «СПИД-инфо».

Молниеносно придуманная нужда в специалисте по делам бумажным – и вот Витя Мокрушин уже подъезжает к ресторану «Садко». Он абсолютно лишний, «карточную теорию» Рома выскажет следаку прокурорскому, но допустить, чтобы сотрудник антимафиозного ведомства делал на рабочем месте пробор в носу, Метлицкий не мог.

Все вышло так, как и предполагал майор УБОП. Пока он, уединившись в отдельном «кабинете» зала с Викой Соловьяниновой, расточал комплименты красотке, его братва в штатском довела персонал ресторана до исступления.

Опер Петя Смолин, налив себе из котла солянки, сел на разделочный стол шеф-повара и хлебал варево из тарелки, отщипывая хлеб из стоящей рядом хлебницы. Шеф-повар шепотом матерился и уже дважды прибегал к Метлицкому, чтобы тот поставил своих сотрудников в стойло.

– Хорошо, – отрывая от Вики деланно масляный взгляд, говорил шеф-повару Рома. – Я поговорю с ними… Так на чем мы остановились, Вика? Гулько храбр в постели? Хм…

Прибегал и администратор. То ли собровец Андрей Песцов, то ли оперативник Гоша Мосс случайно переключил рычаг на плите, и теперь вместо «осетрины а-ля рюсс» у повара получилась «поджарка из минтая».

Ситуация натягивалась, как струна, и грозила со звоном лопнуть.

– Значит, Рома Гулько настоящий мужчина, потому что не пользуется властью, погонами и живет своей, вольной жизнью? – спрашивал Рома Метлицкий.

– Именно, – отвечала Вика Соловьянинова.

– Вика, а у тебя какое образование?

– А какая разница?

– Разница, Вика, большая, – по-отечески увещевал милиционер двадцатилетнюю красавицу. – Вот, к примеру, женщина с высшим образованием… Допустим, с ней случилась какая-нибудь неприятность… так вот она способна извлечь из случившегося урок, в отличие от женщины с образованием в девять классов средней школы… – Метлицкий закинул голову вверх и посмотрел на изуродованную недавней автоматной очередью потолочную лепнину, – …которая с двадцати четырех до шести отсасывает в номерах гостиницы «Новосибирск», а с семнадцати до двадцати трех поет.

– Подонок, – на скулах Соловьяниновой выступили розовые пятна.