Скотный двор какой-то. Разве нормальный человек уляжется на диван, положив ноги на подушку, да еще в присутствии хозяина? Через полчаса общения с аналитиком у Мартынова застучало в висках с такой же силой, с какой пятнадцать лет назад долбились в его дом менты, чтобы выдернуть из постели и надеть наручники. «Вы видите голубое небо над собой и проплывающие облака?» Через закрытые веки Мартынов видел лишь темноту, но отоврался, сказал, что видит и то, и другое. «Каковы самые сильные впечатления вашего детства»? Самыми сильными впечатлениями детства у Мартынова были драки во дворе и секс в двенадцать лет с пьяной проституткой на вокзале, но он рассказал придурку о запуске воздушного змея и про торт, который ему подарили родители на день рождения в шестнадцать лет. Свой шестнадцатилетний юбилей Мартынов отметил в камере отделения милиции, но этот облизанный гундосый выпускник Оксфорда вряд ли об этом догадывался.

Стоит только что-нибудь ляпнуть вслух, как этот очкарик заявляет озабоченно: «Ты хочешь об этом поговорить?» О чем говорить, если Мартынов всего-то сказал о том, что лежать с поднятыми вверх ногами неудобно?! Гипертензия…

«У нас вот что получается, – сказал аналитик после первого сеанса. – Вы рветесь к свободе изъявления чувств. Но вас постоянно удерживает что-то внизу. Выявив причину этого беспокойства, мы сбалансируем эмоции и реалии».

Выйдя от психоаналитика, Андрей Петрович зашел в первый попавшийся бар и с удовольствием надрался. Завсегдатаи забегаловки «У Джонсона» впервые в жизни увидели, как можно выпить семьсот пятьдесят граммов русской водки без тоника, льда и апельсинового сока, после чего трезво отсчитать деньги, смахнуть в карман сдачу, выйти на улицу, врезать ногой по закатившемуся невесть откуда баскетбольному мячу, после чего закурить, сесть за руль и уехать. В течение получаса после этого завсегдатаи выясняли у хозяина, кто был тот смертник, а четверо негров искали в соседнем квартале свой мяч.

Вот и сейчас, расспрашивая Гулько о воспоминаниях детства, Андрей Петрович почувствовал легкое раздражение.

– Итак, Рома, что ты помнишь о своем детстве?

В отличие от Мартынова, Метлицкий почувствовал головную боль гораздо раньше. В руках было все: найденный труп Захара Большого, мотив убийства – Метлицкий знал о тайной сделке держателя общака с москвичами, был свидетель, который, скорее всего, видел, как Захарке прострелили голову; то есть было все для того, чтобы можно было задержать убийц и раскрыть тяжкое преступление. Однако, засев в своем кабинете после того, как в больницу увезли Родищева, Метлицкий вдруг осознал, что у него нет ничего. Помимо растраты общака за Большим водились и другие грехи, отвечать за которые он должен был не только перед Гулько, и нужно еще постараться, чтобы доказать причинно-следственную связь между сделкой с московской братвой и гневом Гула. А свидетель… Свидетелем Родищева можно было считать лишь формально, потому как человек, пребывающий в коме, не назвал точной даты и часа, когда он снова обретет способность рассуждать и говорить.

Сняв трубку с телефона, он набрал номер экспертно-криминалистической лаборатории.

– Это Метлицкий. Вы идентифицировали пальцы с рукоятки ножа? Какого? Того самого ножа, который лежал в корзинке с мухоморами.

Ему ответили, что не нужно нервничать, лаборатория работает не только на Метлицкого, но и на всю область. Это во-первых. Во-вторых, «пальцы», снятые с ножа, не принадлежат ни Гулько, ни кому бы то ни было из его команды. Они вообще никому не принадлежат.

– Что значит – никому не принадлежат? – удивился Рома, будучи в твердой уверенности, что отпечатки – единственное доказательство присутствия на месте преступления одного из известных ему людей.

Ему объяснили, что отпечатки не принадлежат никому из тех, чьи «пальчики» имеются в базе данных области «Папилон». Проблема в том, что владелец этих «пальчиков» ни разу не удостаивался чести быть задержанным и идентифицированным. Впрочем, могли бы и не объяснять, Роман и сам понимал причину этой несуразицы, просто он был настолько уверен в успехе, что забыл об очевидном. Через минуту он успокоился и стал чесать затылок. Нулевой результат – это тоже результат.

– Ребята, – попросил он. – Я вам сейчас через факс лист бумаги прокачу, а вы посмотрите, не совпадут ли пальцы.

Отказать Метлицкому было невозможно, принимать факс пришлось бы в любом случае. Отослав бумагу с отпечатками Родищева, он принял на руку лист и снова спрятал его в карман.

– Как фамилия фигуранта? – уточнил у него усталый эксперт. – Ты свою-то указал, молодец, конечно. «Для Метлицкого Р. А». А пальцы-то какого дяди?

Чертыхнувшись, Рома прокричал:

– Родищева! Ро-ди-щев. Алексей Геннадьевич. Бросив трубку на рычаги, Рома тут же написал на рядом стоящем настольном календаре: «Эксперты! Родищев. Купить 0,5», смахнул со спинки стула пиджак и двинулся из кабинета.

Через пять минут Метлицкий собрал всех нужных ему людей. В его кабинете восседали дознаватель Мокрушин, два опера из отдела Романа и трое собровцев в штатском.

– Мы едем в «Садко», – сообщил Метлицкий. – Пока я буду разговаривать с теми, с кем сочту нужным поговорить, вы рассасываетесь по всей площади кабака, включая кухню и административные помещения. Главная задача – мешать работать. Если, к примеру, ты, Власов, – Рома повернулся к одному из спецов, – заходишь в кухню, то, передвигаясь, не обходишь поваров, поварих, подсобных и прочий персонал, а обязательно заглядываешь в кастрюли, спрашиваешь, посолен ли суп. Можешь даже соус ложкой зачерпнуть и на пол сплюнуть. В зале стулья только расставят – тут же выдвигать их обратно, рассматривать пол. Эти куплетисты на сцене только начнут спевку – шнур из гитары, допустим, выдернуть. Все понятно?

Если Мокрушин догадывался, чего хочет начальник отдела, то опера и спецы озадаченно молчали. Вот если бы этим стулом да по голове – это понятно. Или – в соус кого мордой – тут даже вопросов уточняющих не требуется. А дурью-то зачем заниматься?

Метлицкий правильно понял причину такого затяжного молчания.

– А вам и не нужно ничего понимать. Но если кто-то из вас найдет после осмотра и уборки что-то интересное, связанное с «азербайджанской» баталией, я организую премию.

– Не веришь в братоубийственные войны? – поинтересовался Мокрушин, который втайне надеялся, что дело спишется за смертью подозреваемых.

– Ты заболел, что ли, Витя? – улыбнулся Рома. – В зале сидело девять айзеров, пятеро из бригады Гулько и американо-русский зек, после чего азербайджанцы все померли. Ты горло Халвы видел?

– Видел, – сглотнув слюну и вспомнив о том, что курит, ответил Мокрушин.

Пыхнув дымком, который тут же унес в приоткрытое окно ветер, он покосился на старшего группы.

– А что?

– Какие мысли по этому поводу? Что можешь сказать?