Тем не менее его социологическая гипотеза лежит очень близко к нашим сегодняшним проблемам, как это было и три четверти века тому назад. На самом деле даже ближе. Базовое равенство людей как представителей общества, на которое, как я утверждаю, он намекал, было обогащено новым смыслом и расширено внушительным списком прав. Оно получило куда большее развитие, чем он мог предвидеть или желал бы. Оно явно соотносится со статусом гражданина. И сейчас, когда мы рассмотрели его гипотезу и заново поставили вопросы, ответы остались прежними.

По-прежнему ли базовое равенство, обогащенное в содержательном отношении и воплощенное в формальных правах гражданина, совместимо с социально-классовым неравенством? Я утверждаю: наше общество сегодня подразумевает, что это по-прежнему совместимо и гражданство само по себе стало в некотором смысле основой легитимного социального неравенства. По-прежнему ли базовое равенство можно создать и поддерживать без вмешательства в свободу конкурентного рынка? Разумеется, это не так. Наша современная система – это откровенно социалистическая система, а не та, которую авторы, подобные Маршаллу, страстно желали противопоставить социализму. Но столь же очевидно и то, что рынок (в определенных рамках) по-прежнему функционирует. На этой почве возможен конфликт принципов, требующий объяснения. И каковы же следствия этого явного смещения акцентов с обязанностей на права? Является ли оно неотъемлемой и неотвратимой чертой современного гражданства?

Наконец, я хочу поставить исходный вопрос Маршалла в новой формулировке. Он спрашивал, есть ли пределы, за которые улучшение положения трудящихся классов выйти не может, и рассматривал эти пределы с точки зрения природных ресурсов и производительности. Я спрошу, есть ли пределы, за которые современное стремление к социальному равенству не может выйти, или маловероятно, что выйдет, и я буду размышлять не об экономических затратах (оставлю этот насущный вопрос экономистам), но о пределах, заключенных в принципах, вдохновляющих это стремление. Но современное стремление к социальному равенству, по моему убеждению, представляет собой последнюю фазу в эволюции гражданства, продолжающейся последние два с половиной столетия. Таким образом, моей первой задачей будет подготовить почву для наступления на проблемы современности, ненадолго углубившись в недра истории.

Я поступлю как типичный социолог, если начну с того, что предложу выделить в гражданстве три составляющие. Но в данном случае анализ будет руководствоваться историей даже более явно, чем логикой. Я назову эти три составляющих (или элемента) гражданско-правовым, политическим и социальным гражданством. Гражданско-правовой элемент представлен правами, необходимыми для личной свободы или свободной личности, – свободой слова, мысли и совести, правом обладания собственностью и заключения соответствующих контрактов и правом обращения к правосудию. Последнее право относится к другому роду, чем прочие, поскольку оно представляет собой право защищать и утверждать свои права с точки зрения равенства с другими людьми и посредством закона. Это показывает нам, что институтами, наиболее прямо ассоциирующимися с гражданскими правами, являются суды. Под политическим элементом я пониманию право принимать участие в осуществлении политической власти в качестве представителя органа, обладающего политической властью, или избирателя представителей этих органов. Соответствующими институтами являются парламент и местные советы. Под социальным элементом я понимаю весь спектр прав – от права на определенное экономическое благосостояние и безопасность до права на приобщение к культурному наследию и права жить цивилизованной жизнью в соответствии с существующими в обществе стандартами. Наиболее тесно связанными с ним институтами являются система образования и система социального обеспечения[194].

В прежние времена эти три нити были сплетены воедино. Права были смешаны, поскольку институты были слиты. По утверждению Мейтленда, «чем дальше мы углубляемся в нашу историю, тем труднее провести четкие демаркационные линии между различными функциями государства: один и тот же институт играет роль законодательной ассамблеи, правительственного совета и суда… Всюду, где мы наблюдаем переход от древности к современности, мы видим то, что модная философия называет дифференциацией»[195]. Мейтленд говорит здесь о сплаве политических и гражданских институтов и прав. Но социальные права человека также были частью все той же амальгамы и производны от статуса, который определял и то, на какое правосудие можно было рассчитывать, где его можно было получить и в каком качестве можно было принять участие в управлении делами сообщества, представителем которого этот человек являлся. Но этот статус не был гражданством в нашем современном понимании. В феодальном обществе статус был отличительным признаком класса и мерилом неравенства. Не было никакого единообразного свода прав и обязанностей, которым все люди (благородные и простые, свободные и крепостные) были бы наделены в силу того, что они являлись представителями общества. В этом смысле не существовало никакого принципа равенства граждан перед лицом классового неравенства. С другой стороны, в средневековых городах можно было найти примеры подлинного и равного гражданства. Но присущие ему специфические права и обязанности были строго локальными, в то время как гражданство, историю которого я пытаюсь проследить, по определению носит национальный характер.

Его эволюция была двойственным процессом, сочетающим в себе объединение и разделение. Объединение было географическим, а разделение – функциональным. Первый важный шаг произошел в XII в., когда был создан королевский суд, обладавший властью определять и защищать гражданские права личности, как они тогда понимались, основываясь не на местных традициях, а на общем праве страны. Как институты суды были общегосударственными, но специализированными. Затем возник парламент, сконцентрировавший в себе политические полномочия государственного управления, избавленный от всех судебных функций, за исключением тех, которые раньше принадлежали Большому королевскому совету (Curia Regis) – этой «своего рода конституционной протоплазме, из которой со временем разовьются королевские советы, палаты парламента и суды»[196]. Наконец, социальные права, укорененные в принадлежности к сообществу деревни, города или гильдии, постепенно растворялись в ходе экономических изменений, пока не остался один Закон о бедных, который опять-таки был специализированным институтом, имевшим общегосударственное основание, хотя и продолжал работать на местном уровне.