Правда, через неделю Кейси вернулась – с обещаниями завязать. Но, конечно, не завязала.

* * *

Обо всем этом я рассказывала Саймону. Просто перекладывала на него часть собственного бремени. Так мне было легче – я знала, что не в одиночку волоку груз отвратительных подробностей, что еще кто-то следит за деградацией моей сестры, да не просто следит, а дает советы – разумные, достойные взрослого человека.

– Она просто тебя прощупывает, – доверительным тоном объяснял Саймон. – Хочет понять, до каких пределов простирается твоя любовь. Сама-то Кейси еще ребенок. Это у нее как детская болезнь. Потерпеть надо.

Чуть наклонившись ко мне, он добавил:

– Я и сам через это прошел.

Нет, сейчас-то он не употребляет, сейчас он чист. Саймон закатал штанину, продемонстрировал татуировку – буквы «ЭКС», в смысле – экс-наркоман. Бывший. Сообщил, что группу анонимных наркоманов уже не посещает, но и бдительности не теряет. Ведь от рецидива никто не застрахован.

– Самая дрянь в том, что надо каждый миг быть начеку. Нельзя расслабляться. От слова «совсем».

Теперь-то я могу признаться самой себе: тот разговор очень меня утешил. И даже успокоил. Подумать только: человек вроде Саймона – активист Лиги, прирожденный педагог, вдобавок умница, вдобавок заботливый и любящий отец – а тоже в свое время был как моя сестра! И выкарабкался! Вылез из трясины! Сам!

* * *

Никто, даже Кейси, не знал о моих встречах и разговорах с Саймоном Клиром. В те редкие ночи, когда сестра была дома, мы лежали рядом, но каждая – со своей тайной. Что-то треснуло в наших отношениях, и с каждой неделей трещина расширялась и углублялась.

* * *

Кейси бросила школу.

Ба она об этом, конечно, не сказала. А школа, финансируемая по остаточному принципу, перенасыщенная «трудными» учащимися, не удосужилась хотя бы послать домой письменное уведомление.

Я тоже помалкивала. У меня теперь была одна задача: не дать Ба выгнать Кейси. Вот я и прикрывала сестру, как могла. Сейчас думаю: наверное, зря.

Просто я ее любила. Между нами еще случались моменты истинной нежности. Кейси, либо взгрустнувшая, либо под кайфом, приходила домой, исключительно чтобы приласкаться ко мне. Садилась рядом, обнимала меня, устраивала голову на моем плече, и мы вместе смотрели телевизор. Частенько Кейси просила расчесать ее «на прямехонький проборчик», в таких случаях она располагалась у моих ног, на полу, и комментировала сцены в телевизоре – вроде бы лениво, даже вяло, но всегда выхватывая самую соль. Да, в те времена у Кейси еще получалось острить. Помню тяжесть ее головы, спокойное дыхание. Свои тогдашние чувства я определила сравнительно недавно, с появлением в моей жизни Томаса. Материнский инстинкт – вот что это было такое.

Я использовала нашу близость – молила сестру завязать. Даже плакала. Кейси неизменно отвечала: «Обязательно завяжу! Обещаю! Клянусь!» Но при этом не глядела мне в глаза. Взгляд ее, неуловимый, блуждал то по полу, то по оконной раме.

* * *

Я значительно сузила список университетов, соблазнявших меня в средней школе. Процесс отбора давал мне передышку от вечной тревоги, что прочно засела в подсознании; наконец-то, думала я, пришло время вырваться из бабушкиного дома, из замкнутого круга. Я непременно вырвусь, я сама построю себе жизнь – и тогда сумею выручить Кейси. Об этом я грезила много лет – с того дня, когда сестра Анджела Лоув из школы Святого Спасителя сказала мне, что с моей головой можно достичь любых высот.

К бабушке за советом я не обращалась. У меня уже имелся горький опыт.

Всякий раз, когда хвалили мои способности или прилежание, Ба только кривилась: «Тебе мозги запудривают. Настропаляют ерундой заниматься». Как и все О’Брайены, она верила и продолжает верить лишь в физический труд. Интеллектуальная деятельность – пшик; даже учителем стать – значит от семьи оторваться. Нет, надо уметь что-то делать руками. Университет – для мечтателей да пижонов.

С помощью мисс Пауэлл, а также руководствуясь рекомендациями школьного методического отдела (весьма некомпетентного по причине недоукомплектованности), я написала заявления в два заведения – в Государственный исследовательский университет Темпл и в частный университет Святого Иосифа.

Меня приняли и в один, и в другой.

С двумя письмами-подтверждениями я пришла к мистеру Хиллу, своему куратору. Тот приветственно вскинул руку, а затем вывалил на меня сведения о стипендии и помянул какую-то заявку на федпом.

– Что это такое? – напряглась я.

– Заявка на федеральную помощь студентам. Должна же администрация знать, как ты за обучение платить собираешься, – отвечал мистер Хилл. – Вот, держи. Отдай родителям, пускай заполнят.

– У меня нет родителей, – отрезала я. Надеялась, что прямота фразы убедит мистера Хилла: я могу – и буду – все делать сама.

Он поднял удивленный взгляд.

– Ну, тогда пускай твой опекун заполнит. Кто у тебя опекун?

– Бабушка.

– Вот бабушке и отдай.

К горлу подкатил ком.

– А можно как-нибудь без нее обойтись, мистер Хилл?

Но сказано это было почти шепотом, а мистер Хилл был слишком занят. Не расслышал. Не взглянул на меня больше.

* * *

Как Ба отреагирует, я уже знала. И все-таки понесла ей бумаги – бережно, боясь измять.

Ба сидела на диване перед телевизором, ела мюсли с молоком, качала головой и бубнила: «Отморозки! Выродки!» – этими эпитетами у нее всегда сопровождался выпуск местных вечерних новостей.

– Это еще что? – подозрительно спросила Ба и брякнула ложку в миску. Саму миску поставила на журнальный столик. Закинула ногу на ногу. Долго вчитывалась в анкету, продолжая жевать. И начала смеяться. Сначала тихо, затем все громче.

– Бабушка, почему ты смеешься? – выдавила я.

В те дни я саму себя стеснялась. Никак не могла свыкнуться с собственным долговязым телом, которое при бабушке, в бабушкином доме, почему-то умалялось до ничтожных размеров. Руки вечно мешали. Помню, я то складывала их на груди, то опускала по швам, то упирала в бока.

– Да так, – ответила Ба. Последовал новый взрыв смеха. – Извини. – Она прижала ладонь ко рту. – Вот умора. Мики – и вдруг студентка! Сама подумай, чего тебе в «Святом Иосифе» делать? Ты ж еле вякаешь! Они денежки-то приберут, а тебя и вышвырнут, да еще повеселятся. Место свое знать надо, а ты до сих пор не знаешь. В будущее вкладываешься, да? Думаешь, окупится? Держи карман шире!

И она швырнула бумаги на журнальный столик. Там, на столике, было пролито молоко, и бумаги угодили прямо в лужицу. Ба снова взяла миску.

– Не подпишу, даже не проси, Мик. Не дам тебе в долги залезть ради бумажки, которой самое место – в сортире на стенке.

* * *