очередь крестьянства, поскольку иноземные воины с сожалением буквально на каждом шагу встречали «множество бессмысленно сожженных поместий», хотя сразу же уловили «ненависть к местному чуждому по национальному происхождению, то есть польскому дворянству»[273].

Опасаясь за то, что у местных жителей может быть припрятано оружие, немцы поспешили его изъять, применяя строжайшие меры, террор. Так, «командир эскадрона вюртембергских улан, давший городскому голове одного местечка 1,5 часа сроку с обещанием, что, если в ходе последующего обыска в домах будет найдена хотя бы одна единица оружия, он, голова, будет за это расстрелян со всеми домочадцами»[274].

Проникая все далее в сердце Украины, пришельцы ощущали не только радушный прием со стороны местных жителей (такое, особенно в первые дни, тоже было), но и массовое сопротивление в попытках добыть продовольствие и фураж, когда «зачастую оставалось только хвататься за кобуру пистолета», что, по мнению немецкого офицера, являлось естественным для «любой оккупационной армии»[275].

Терминами «завоевательный поход», «оккупация», «оккупационный режим», «иностранная оккупационная армия», «немецкая аннексия Украины», повсеместные «рейды» и «реквизиции», «мягкая малая война», «карательные экспедиции против банд грабителей» (речь о восставших крестьянах, которых без каких-либо сомнений именуют большевиками. – В. С.), «неусыпная охрана станций, линий железной дороги и сооружений» пестрят страницы рассказа Х. Тинтрупа, чем дальше внедрялись в регион новоиспеченные союзники[276].

При этом необходимо сделать особый акцент на том, что речь идет не о рассыпанных повсюду попавшихся под руку удобных или случайных словах, а о сознательной, взвешенной характеристике реальных процессов и явлений, заполнявших жизнь граждан Украины и тех иностранных воинов, которые оказались на подчиненной себе вооруженной силой территории. То есть опровергать десятилетиями складывавшиеся представления и оценки относительно характеристики германского пришествия в Украину как интервенции и оккупации вряд ли оправданно. Смысл и содержание новой книги в категориях причастных к событиям лиц свидетельствует об обратном, как бы это, ни устраивало тех, кто предпочитает изменчивую конъюнктуру строгим научным подходам.

Особенно убедительны в отмеченном отношении серьезные, грамотные размышления священнослужителя К. Гельсхорна, который поставил перед собой задачу «осмыслить причины… нашей катастрофы» в 1918 г., понять, как случилось, что «Украина… для нас, немцев, является просто одной из утраченных позиций»[277].

Отец Карл, как и другие его соотечественники, пытается не только раскрыть причины военной экспансии в Украину, но и найти элементы оправдания непростым фактам. Естественно, он апеллирует прежде всего к тому, что «ведь к нам за помощью обратилось само украинское правительство, так как своими силами справиться с большевиками оно не могло»[278]. При этом у немецких военнослужащих преобладало убеждение в правомерности своей миссии: «Когда мы, немцы, только вступили на Украину, то испытывали возвышенное ощущение, что пришли сюда как спасители и освободители, как для наших соотечественников – многочисленных немецких колонистов, так и для украинского населения, которое страшно притесняли большевистские банды, сжигавшие все подряд»[279]. В цитируемой фразе привлекает к себе внимание такой аргумент, как акцент на стремление в водовороте революционных потрясений прийти на выручку германским колонистам, что почти всегда остается вне поля зрения отечественных историков. Для зарубежных авторов неоднократное обращение именно к данному соображению, особенно касательно регионов юга Украины и Крыма, где проживало достаточно много этнических немцев, является отличительной чертой рассуждений.

В этом же плане следует упомянуть и о том, как грустно далее будет сокрушаться евангелистский священник по поводу краха германской оккупации Украины, довольно прямолинейно вопрошая: «Как же теперь Германия сможет защищать немецких колонистов в такой дали, на чужбине, где уже обещали землю для их расселения?»[280] (подчеркнуто мной. – В. С.). Конечно, такую информацию (в частности – обещания) желательно бы соотнести с документальными источниками, однако даже приведенные сведения о подобных настроениях, ожиданиях, безусловно, немало значат для понимания стратегии и смысла похода – «вторжения» – западных военных интервентов в Украину.

Попутно следует заметить, что все три автора книги исходят из того, что большевизм, несомненно, был злостным врагом для украинцев и его обязательно необходимо было физически уничтожить. Неизменный синоним тут – бандитизм. И сомнений на данный счет не обнаруживается, когда не только факты расходятся с декларативными утверждениями, но, кажется, уже вплотную подводят к выводу, что основной массив местного населения – крестьянство, согласно неопровержимым фактам, было вовсе не против политики большевиков.

Так, К. Гельсхорн вполне резонно замечает: «…Никак нельзя умолчать о том, что немцы слишком уж однобоко защищали интересы польских крупных помещиков (речь прежде всего о Правобережье. – В. С.). Тем самым мы заставили (тут и далее подчеркнуто мной. – В. С.) украинских крестьян возненавидеть себя, ведь они силой попытались увеличить свои скудные наделы за счет помещиков и теперь со злобой смотрели, как немцы лишают их всех приобретений»[281].

Своему соотечественнику вторит и Х. Тинтруп, вполне здраво рассуждая, что «юг России (т. е. Украина. – В. С.) – преимущественно крестьянский регион; на чью сторону крестьяне встанут, тот и будет хозяином этой страны… А вот возвращение помещиков, напротив, было восстановлением лишь недавно снятого векового ярма, тысячекратного насилия, унижений и беспощадной эксплуатации со стороны высокородных господ и жестоких управляющих поместьями; это означало, что вновь придется довольствоваться прежним убогим, зачастую слишком скудным наделом; это была потеря всего того, что считали платой за неслыханные лишения военного времени, тех завоеваний революции, в сохранение которых искренне верили. «Идите домой, берите землю, не теряйте ни минуты», – так взывал Ленин к армии на фронте, тем самым чрезвычайно ускорив ее распад. Можно ли было вновь поставить под вопрос это величайшее, столь желанное достижение? В этом и заключалась проблема, в которой душа крестьянина оказывалась наиболее ранимой, в этом и крылась причина провала всех прежних и будущих попыток контрреволюции; ведь сколь бы мало ни осознавал русский мужик идеалы советского государственного устройства, многократно усилившего нажим на него и донимавшего его своей неустроенностью, он все же ни на миг не замедлил бы поспешить под красное знамя ради борьбы против белых генералов, победа которых означала для него возвращение прежних порядков»[282].

Однако в целом реалистичные соображения наталкивались на прагматичные расчеты оккупантов, которые вынуждали их действовать в ином направлении. «Значительная часть чиновничества, чье содействие было для нас незаменимым, комплектовалась выходцами из высших слоев буржуазии, тесно связанной с помещиками кровными узами и деловыми связями.

Поэтому важным направлением нашей «реальной политики» было сохранить их на своих постах при наличии у них хотя бы отчасти доброй воли к сотрудничеству: это была цель, которая казалась в целом стоящей известных затрат. Однако возникал вопрос, сколь далеко нам придется зайти