– А сколько денег было? – зевнула я.

– Несколько миллионов, я думаю, было. Генерал уже готовил себе тихий отъезд на Средиземное море. Семь лет назад на Кипре можно было отмыть любые деньги. Давай меняться, – вдруг предложил он.

– Как это?

– Ты мне скажешь, куда вы с бабушкой дели тело Кобры, а я тогда никому не скажу, где сейчас находится твой дядя Микарий.

– А при чем здесь мой дядя? – Я толкнула пяткой дверь позади себя, готовя отступление.

– Сколько ему тогда было? Шестнадцать? Кроме него и старика, принимавшего роды, прятать тело было некому. Физически, – уточнил он. – Нет, ты пойми, я на все пойду. Я могу перерыть весь огород у дома твоей бабушки, но время, понимаешь? Времени на это не хватит. И главное – зачем?

– Вот именно, – бормочу я, отступая. – Зачем рыть огород?.. Хотя, конечно, после этого можно будет посадить картошку или грядки сделать…

– Зачем вы спрятали тело?! – закричал Ёрик жалобным голосом. – Это ведь делают только тогда, когда хотят что-то скрыть! Что ты нашла в теле Кобры? На нем было что-то написано, да?

– Ёрик, извини за каламбур, но ты не там роешь.

От кабинета с печальным Ёриком до спальни я пробежала бегом. Неся поднос перед собой и наблюдая, как лужица чая мечется по его раскрашенной поверхности.

У двери спальни меня ждал Ося. Я чуть не уронила поднос, наткнувшись на него. В шикарном костюмчике для верховой езды, в шапочке с козырьком, нетерпеливо постукивающий по голенищу сапожка хлыстом, он сразу же перешел к делу:

– Ты изменяешь моему отцу? На второй день после свадьбы?

– А по физиономии не хочешь схлопотать с утра пораньше?! – прошептала я, заглядывая в полуоткрытую дверь спальни.

– Не злись. Это я просто так спросил. Ёрик от тебя ни на шаг не отходит. Наверное, ты ему нравишься. Вот, возьми. – Ося протянул руку – я не сразу разглядела на коричневой коже перчатки маленькую пластинку.

– Что это?

– Это из разбитого диктофона. Я достал, когда вы ушли ругаться в гостиную. Возьми, это вместо кассеты, запись в порядке, я проверил. Ты много записала. Мне понравилось про пауков. Хочешь, я скажу деду, и он выгонит Ёрика?

– Я сама справлюсь, но все равно – спасибо.

– Не за что! – Он ушел, постукивая хлыстом по голенищу сапожка, – маленький серьезный гном с розовыми щеками хорошо откормленного здорового ребенка.

А Гамлет заснул. Съел морковь, две гренки с рыбой, четыре эклера и один персик – его узорчатая косточка валялась в россыпи сахарной пудры.

Я засунула пластинку в полку с моим бельем – в кружевную перчатку. Выпила остывший чай, съела яблоко и осторожно забралась под одеяло, стараясь не потревожить Гамлета – только бы не разбудить! Еще заставит играть на пианино или читать стихи в выходной день…

– Ну, как ты, – пробормотал он, не открывая глаз, – разводиться не передумала?..

– Развод? – удивилась бабушка Рута. – Ты серьезно думаешь, что я из тех женщин, которые играют в разводы?

– Да как же ты тогда уходила от своих старых мужей к новым? – удивилась я.

– Ну… – задумалась бабушка, – они как-то пропадали ненароком. Куда-то девались, вдруг нечаянно умирали или исчезали. Вот только что был рядом, глядишь – уже нету.

– Так не бывает, – авторитетно заявила Агелена. – Моя мама говорит, что ты избавилась от всех своих мужей. Избавилась, понимаешь? Это значит, что сами по себе они никуда не девались. Давай, Тили, рассказывай, раз тебе жить осталось несколько месяцев.

Мы лежим на стоге сена. За полосой леса вдали садится солнце. В его угасающем свете – там, где небо темнеет предчувствием близких звезд, – крошечный самолет чертит за собой полоску, пенящуюся расползающимся облачком. Тонкий рожок молодого месяца светится, как ободок разбитого бокала. Мы не видим друг друга, но если вытянуть руки, я нащупаю слева от себя пальцы бабушки Руты, а правой – кулачок Авоськи. Наши раскинутые ноги свешиваются со стога вниз, и, может быть, далекий глазастый летчик видит нас, соединившихся руками, – упавшую на кучу скошенной травы звездочку-растопырку.

– Это грустно, – вздыхает Рута. – Грустно жить с опаской нечаянного желания. У вас так не бывает? Ну да, конечно, что я спрашиваю. Конечно, не бывает. Это бывает, только когда женщина начинает чувствовать внутри себя могущество интуиции. Вот я, например, лишний раз боялась плохо подумать о ком-нибудь, потому что после этого с человеком обязательно случались всякие трагедии. Что бы мне ни делал плохого человек, я начинала представлять его себе маленьким. Каким он был ребенком, как маму любил.

– Тили, ты не про то, – заметила Авоська.

– Про то, – вздохнула Тили. – Я очень сильно рассердилась и пожелала смерти только отцу Микария. Когда он ударил моего сына. Он разбил ему голову об стол. Я попросила прощения. Сразу стала на колени и попросила этого мужчину простить меня.

– Он ударил твоего сына, а ты стала на колени и попросила прощения? – уточнила я.

– Трехлетнего сына, – уточнила бабушка. – Он ударил маленького Микария.

– Я, кажется, поняла! – сказала Авоська. – Ты заранее попросила прощения за то, что собиралась с ним сделать, да?

– Я просила простить меня за то, что родила ему ребенка. Девочки, вы меня сейчас не поймете, вы потом это поймете, когда будут свои дети. Это осознание приходит только тогда. Женщина не может пожелать своему ребенку ничего плохого, не может отказаться от него или счесть обузой. Дело за малым – за правильным выбором мужчины, от которого рожать. Я просила прощения за свой неправильный выбор.

– Это как же звучит? – спросила я. – Прости меня за то, что я родила от тебя ребенка? Или – прости меня за то, что ты бьешь нашего ребенка?

– Ты потом сама найдешь удобные слова. Потом, когда придется. Просто запомни: выбор – всегда за женщиной. Если она ошиблась, никто, кроме нее, не виноват.

– Тили, а что с ним случилось после того, как ты попросила прощения? – веселым голосом спросила Авоська.

– Я плохо о нем подумала. Два раза. – Тили затихла, потом добавила: – Или три, не помню. И он вдруг напился как свинья и умер в одночасье.

– А наш с Авоськой дедушка? – осторожно перешла я к конкретному человеку. – Он бил папочку?

– Нет. – Тили легко рассмеялась. – Нет, что ты. Он был такой милый… Он бы и мухи не обидел, не то что я.

– Не то что ты?.. Ты била нашего папу, когда он был маленький? – ужаснулась Агелена.

– Девочки, – шепотом сказала Тили, – я говорила о мухах. Я ловила этих разносчиков заразы одним взмахом руки – на лету, а ваш дедушка, бывало, наклонится к столу и шепчет что-то, осторожно подбираясь к мухе пальцем. Ему вроде даже было стыдно за причиняемые мухе неудобства. Такой вот был тактичный…

– А по-моему, мы сбрендили, – шепотом поддержала я тему. – Авоська, успокойся. Тили ничего нам не скажет. Предположим, все ее мужья умерли не своей смертью. И что с того? Ты бы призналась своим внучкам в чем-то подобном? То-то же! – уверенно заявила я, не дожидаясь ответа.