Почти весь город был у стен. Здесь теснилась толпа, так как многие думали, что, укрывшись за зубцами, они останутся невредимыми.

За стенами царствовал полнейший мрак. Замолкли, как бы в испуге, лягушки, населявшие речные камыши, но бродячие собаки в полях лаяли не переставая: они чуяли присутствие каких-то невидимых существ, подвигавшихся во мгле и окружающих город.

Мрак усиливал напряженное опасение людей, находившихся в стенах города. Вдруг среди равнины сверкнул огонь, а затем другие в разных местах, на некотором расстоянии от города. То были факелы, при свете которых шла надвигавшаяся орда. При отблеске их красного света виделись силуэты людей и лошадей. Вдали, на скатах гор, блестели костры, вероятно, служившие сигналом отставшим отрядам.

Этот свет заставил наиболее нетерпеливых выйти из себя. Несколько юношей не могли удержаться, чтобы не начать спускать стрелы с натянутых луков. Из мрака скоро ответили. Над головами толпы раздался свист, и с ближайших домов грохоча полетели черепицы. Их сбили камни, брошенные вражескими пращниками.

Так протекла ночь. Когда петухи своим пением возвестили рассвет, большинство осажденных спало, наскучив всматриваться в темноту, в которой слышался шум от невидимого врага.

На заре сагунтинцы увидели все войско Ганнибала под своими стенами. Актеон, определив расположение отрядов, не мог не улыбнуться.

— Он хорошо знает местность, — проговорил грек. — Воспользовавшись своим пребыванием в городе, он сумел определить единственное место, откуда можно напасть на Сагунт.

На скатах гор не было видно никого. Все войско расположилось между рекой и низменной частью города, занимая огороды и сады дач знаменитого предместья, которым так гордились сагунтинские богачи.

Солдаты входили в роскошные виллы и выходили из них, приготовляя утреннюю еду. Они вытаскивали богатую мебель, чтобы разводить костры, драпировались в найденные ткани и с корнем вытаскивали деревца, чтобы укрепить разбитые палатки. На другом берегу реки, на обширной равнине, рассыпались всадники, занимая деревни, дачи, бесчисленные постройки, выглядывавшие из зелени и покинутые при приближении неприятеля.

Прежде всего обратили на себя внимание сагунтинцев, возбуждая детское любопытство, слоны.

Они стояли в ряд по другую сторону реки, огромные, серо-пепельного цвета, похожие на холмы, поднявшиеся из земли в продолжение ночи, с ушами падающими, как веера, окрашенные в зеленый цвет, и время от времени потрясали своими хоботами, казавшимися гигантскими пиявками, намеревавшимися впиться в небесную лазурь. Вожаки их, с помощью солдат, разгружали с их спин квадратные башни и развертывали гигантские покрывала, покрывавшие бока животного во время битвы. Их пустили на свободу, будто поля были огромной конюшней, так как вожаки были уверены, что осада предстоит долгая и в продолжение ее не понадобится помощь ужасных животных, столь ценимых в битвах.

Вслед за слонами на берег реки прибыли боевые машины, стрелометы, тараны, подвижные башни — сложные сооружения из дерева и бронзы, влекомые двойными упряжками огромных быков с закрученными рогами.

Вся местность как будто перенесла землетрясение: она покрылась кочками разных цветов: полотняными и кожаными палатками — коническими и квадратными, но в большинстве случаев круглыми, как муравейники. И вокруг них копошилась вооруженная толпа.

Сагунтинцы с вершины своих стен рассматривали войско осаждающих, занявшее всю равнину и постоянно увеличивавшееся новыми конными и пешими ордами, то и дело прибывавшими по всем дорогам, как бы порождаемые недрами близких гор. То был калейдоскоп различных племен и народностей, пестрая смесь одежд, цветов и типов, и сагунтинцы, встречавшие в своих путешествиях всех этих людей, указывали их своим удивленным согражданам.

Всадники, как бы летавшие распластавшись на своих маленьких лошадках, были нумидийцы — африканцы изнеженного вида, покрытые белыми покрывалами, с серьгами в ушах и в восточных туфлях, надушенные, с глазами подведенными черным, но в бою горячие, сражавшиеся на всем скаку и владевшие копьем с большим искусством. Вокруг костров в садах прохаживались ливийские негры, атлетического сложения, с шерстистыми волосами и ослепительными зубами, смеявшиеся с глупым самодовольством, закутывая свое голое тело в богатые ткани, похищенные ими, и дрожа жавшиеся к огню, как будто их мучила утренняя прохлада. Эти люди с темной блестящей кожей, редко виденные в Сагунте, возбуждали любопытство граждан почти наравне с амазонками, смело проезжавшими галопом вокруг стен, чтобы поближе взглянуть на город.

То были молодые, стройные женщины с загорелой кожей. Их волосы спускались из-под касок, и всю одежду составляла широкая туника, с разрезом на левом боку, обнажавшим мускулистые ноги, сжимавшие бока лошади. На некоторых были безрукавки из бронзовой чешуи, также открытые с левого бока, чтобы не мешать во время сражения и обрисовывавшие округлость грудей, острых и твердых, вследствие постоянных физических упражнений. Амазонки сидели без седел на крепких диких лошадях, управляя ими с помощью легкой узды, и во время похода злобные животные кусались и брыкались между собой, оживляя тем отчаянную скачку. Амазонки подъезжали к самым стенам, смеясь и говоря что-то, чего сагунтинцы не понимали, они потрясали копьями и щитами, а когда в них посылали тучи стрел и камней, бросались прочь, оборачивая головы на скаку и повторяя свои насмешливые телодвижения.

Горожане различали среди серой массы солдат латы некоторых всадников, сверкавшие, как золотые искры. То были карфагенские вожди, карфагенские богачи, последовавшие за Ганнибалом, — сыновья богатых купцов, сопровождающие войско скорее в качестве советчиков, чем вождей. Они были закованы в металл с головы до ног для защиты от ударов и по духу своего племени годились скорее, чтобы управлять завоеванными землями и делить добычу, чем стяжать славу в бою.

Кроме всего этого люда, бывалые горожане указывали за стенами на настоящее осадное войско. Люди с молочно-белым цветом лица, белокурыми усами и рыжими волосами, связанными в пучок на макушке, сбрасывавшие свои казакины и высокие сапоги недубленой кожи, чтобы выкупаться в реке, были галлы. Другие, бронзовые и такие худые, что кости выступали из-под кожи, — африканцы из оазисов великой пустыни, таинственные люди, заставлявшие звуком своих барабанов луну спускаться на землю, а игрой на флейте плясать ядовитых змей. Рядом с ними стояли гиганты-лузитанцы с ногами крепкими, как колонны, и грудью высокой, как скала; уроженцы Бетики — нынешней Андалузии, не сходившие с лошадей ни днем ни ночью из любви к ним, продолжавшейся всю жизнь; враждебные кельтиберийцы, волосатые и грязные, выставляли напоказ свои лохмотья; северные племена, обоготворяющие одиноко стоящие камни и собиравшие при лунном свете таинственные травы, чтобы варить из них разные зелья, — все люди суровых обычаев, вечно борющиеся с голодом, варвары, о которых рассказывали всякие ужасы, и, между прочим, что будто после битвы они съедали трупы побежденных.

Пращники-балеарцы, несмотря на свой свирепый вид, возбуждали смех за стенами.

Рассказывали о странных обычаях, господствовавших на их островах, и толпа шутками встречала этих молодых людей, почти голых, вооруженных вместо копья палкой с желтым концом и тремя пращами — одной обмотанной вокруг лба, второй вокруг пояса и третьей в руках. Эти пращи были из конского волоса, камыша и воловьих жил, и употреблялась каждая, смотря по расстоянию, на которое приходилось метать шары.