Подобные рассуждения ободряли город. Приходили вести, что Ганнибал уже выступил в поход и медленно надвигался; и при этом известии как будто воинственный дух пронесся по Сагунту, воспламеняя самые благоразумные умы. Спокойные купцы, с глухой злобой людей, видящих, что их добру угрожает опасность, выставляли старинное оружие у дверей своих лавок или выходили на берег реки, чтобы упражняться во владении им, смешиваясь с молодежью, с восхода солнца скакавшей на конях, фехтовавшей на копьях или упражнявшейся в стрельбе из лука под начальством Moпco.

Актеон начал проводить целые дни вне дома, несмотря на просьбы Сонники, желавшей видеть его постоянно возле себя. Сенат дал ему начальство над пельтастами, легкой пехотой, и во главе нескольких сотен молодежи, босоногой и не имевшей другой защиты, кроме шерстяной кольчуги и тростникового щита, он отправлялся на берег реки и учил ее там пускать стрелы, не останавливаясь на бегу, и ранить врага, быстро пробегая мимо него, не давая ему времени ответить ударом.

По окончании упражнения вспотевшая молодежь бросалась в реку, чтобы восстановить силы плаванием, а грек медленно отправлялся в загородный дом, останавливаясь в самых красивых местах по дороге.

Однажды вечером афинянин встретил Эросиона-гончара, сидевшего под огромным вишневым деревом. Он смотрел на самые высокие ветки, откуда лился дождь красных плодов, бросаемых невидимой рукой. С того дня, как Актеон застал его работающим над фигурой обнаженной пастушки, он не видел юношу. Эросион встретил грека улыбкой.

— Что же ты не работаешь? — спросил Актеон с отеческой добротой. — Ты закончил свою статую?

Мальчик сделал отрицательное движение с равнодушным видом:

— Статуя? Не смейся надо мной, грек. Я ни над чем не работаю…

— А Ранто?

— Она на верхушке дерева собирает для меня лучшие вишни. Она лазает как коза, а мне не позволяет. Боится, как бы я не упал.

Листья вишни зашевелились, и вниз кубарем спустилась пастушка с голыми ногами и подолом юбки из кожи, полным вишен. Она принялась их истреблять со своим другом, и оба смеялись покрасневшими губами и украшали себе голову и уши гирляндами и подвесками из вишен.

Актеон с улыбкой смотрел на этих сильных, красивых молодых людей, возившихся и обнимавшихся, как будто они были в пустыне, не смущаясь близостью города.

— Отчего ты бросил свою работу? — спросил он.

Эросион и Ранто засмеялись при воспоминании о прошедшем.

— Я ее раздавил, — отвечал мальчик. — Я разбил ее на куски и поклялся, что не возьму в руки другой глины, кроме гончарной… если решусь вернуться в гончарную…

Он обнял девушку за талию, положил голову на ее плечо, потираясь об ее шею с любовным наслаждением кошки.

— Зачем работать? — продолжал он. — Много дней провел я над той проклятой глиной, стараясь придать ей форму этого тела, и все напрасно. Глина остается глиной и не может превратиться в тело. Когда у меня под рукой гладкая кожа моей Ранто, разве не безумство стараться передать ее жизнь комку мертвой земли! Не хочу я больше мечтать, афинянин. С меня довольно того, что я имею.

И с наивным бесстыдством он начал ласкать свою подругу в присутствии Актеона.

— Однажды, — продолжал он, — я прозрел и понял истину. Ранто стояла голая передо мной. Позабыв все из-за моей мечты, я видел в ней только одну модель, но в этот день я увидел женщину. Зачем гоняться за славой, когда в руках держишь счастье? Я мечтал сделать большую статую; чего бы я достиг ею? Чтобы люди говорили после моей смерти: «Ее сделал Эросион, сагунтинец». А я, проведя всю жизнь в работе и страданиях, даже не слыхал бы этого… Нет, станем жить и наслаждаться. В этот день я палкой разбил статую и обнял Ранто. Лучше наслаждаться с ней, чем терять время с комками глины. Не правда ли, Ранто?

И он снова продолжал обнимать девушку, не обращая внимания на присутствие грека.

И последний понял по смелости юноши и по огню, горевшему в глазах пастушки, какая великая перемена произошла в них. Любовный пыл как бы изменил их тела, придав их членам грацию, полную неги, сладкую истому, которой в них прежде не было.

— Я забыл искусство, и мы счастливы, — снова заговорил юноша. — Было бы безумством бежать в Грецию, оставив здесь это сокровище. Мы проводим время бродя по полям, находим в рощах таинственные уголки за занавесями из листьев, душистые темные гнездышки, за которые нам позавидовала бы сама богачка Сонника; а когда проголодаемся, доим коз Ранто, выбираем мед из какого-нибудь улья или влезаем на деревья и отыскиваем плоды. Теперь самое время: куда ни повернись, везде вишни.

Он замолчал, думая, что сказал лишнее; да и Ранто делала ему знаки, что он слишком разболтался, и он прибавил умоляющим голосом:

— Ты добрый, афинянин. Ранто и я, мы смотрим на тебя как на старшего брата с тех пор, как повстречались с тобой на Змеиной дороге. Не говори ничего отцу и Соннике. Дай нам наслаждаться этой жизнью, достойной богов…

Актеону было несколько завидно смотреть на счастье этих двух милых созданий, любивших друг друга в полях, под деревьями, как здоровые красивые животные, у которых одна вера — любовь.

— Сагунт будут осаждать, война близка. Ты не знаешь этого?

— Не знаю, — ответил Эросион с беспечным жестом, — мне ни до чего нет дела, кроме Ранто.

— А твой город? Тебя не озабочивает его безопасность?

— Я забочусь больше о поцелуях моей пастушки. Пока могу наслаждаться любовью, солнцем и плодами, какое мне дело до остального мира.

— Ты не любишь свою страну, неблагодарный?

— Теперь я люблю только вишни и эти красные губы, свежие как они.

Они расстались, и Актеон некоторое время вспоминал о встрече.

Веселая беззаботность счастливой парочки наполняла его завистью.

Прошли летние месяцы. В полях созревал виноград, и виноделы любовались близкой жатвой, скрытой под широкими листьями; а время от времени, как зловещий звук трубы, приходили вести о Ганнибале, о его победах над внутренними племенами, не желавшими подчиниться ему, и о его притязаниях на Сагунт.

Актеон угадывал близость войны, и она, доставлявшая ему до сих пор средства к жизни, вызывала в нем на этот раз глубокую печаль. Он полюбил эту землю, прекрасную, как Греция. Его душа, проникнувшаяся глубоким миром плодородных полей и богатого промышленного города, омрачалась при мысли, что эта жизнь будет скоро нарушена. Он провел свою жизнь в борьбе и приключениях, теперь, когда, богатый и счастливый, он нашел мир в уголке, где надеялся окончить свои дни, война, как забытая любовница, являющаяся неожиданно снова, без всякого желания с его стороны, вынуждала его к жестокостям и разрушению.

Однажды вечером, под конец лета, он уехал верхом по направлению к городу, раздумывая об этом. В косых лучах солнца мелькали, как золотые блестки, трудолюбивые пчелы, отыскивая полевые цветы. Сборщики винограда пели в виноградниках, присев под лозами… Актеон увидел бегущего из ворот города раба, служившего при складах Сонники в Сагунте.