— Все дела на сегодня закончены? — спросил Оскар. — Сами понимаете, рождественская служба.

— Что мы будем делать с телом? — спросила Алиса Тирвитт.

У Годольфина уже был готов ответ.

— Я стал виновником беспорядка, я его и устраню, — сказал он с должным смирением. — Этим вечером я похороню его у дороги, если, конечно, у кого-нибудь нет более подходящего предложения.

Возражений не последовало.

— Главное, чтобы его не было здесь, — сказала Алиса.

— Мне нужна помощь, чтобы завернуть его и донести до машины. Блоксхэм, не будете ли вы так любезны?

Не в силах отказаться, Блоксхэм отправился на поиски чего-нибудь такого, во что можно было бы завернуть несчастного Дауда.

— Нет причин оставаться и наблюдать за этим зрелищем, — сказала Шарлотта, поднимаясь с места. — Если на сегодня все, то я отправляюсь домой.

Когда она направилась к двери, Оскар воспользовался случаем, чтобы одержать свой последний триумф.

— Я полагаю, — сказал он, — этой ночью нас всех будет одолевать одна и та же мысль.

— Какая? — спросил Лайонел.

— Мысль о том, что раз эти твари, как оказалось, могут весьма успешно имитировать человеческий облик, то отныне мы не сможем полностью доверять друг другу. Полагаю, на данный момент мы все по-прежнему люди, но кто знает, что принесет Рождество?

Через полчаса Оскар уже готов был отправиться на рождественскую службу. Несмотря на недавний приступ рвоты, Блоксхэм прекрасно справился с работой, запихнув внутренности Дауда обратно и изготовив аккуратную мумию с помощью полиэтилена и скотча. Потом вместе с Оскаром он отволок труп в лифт и донес его до машины. Стояла прекрасная ночь; яркая луна сияла на усыпанном звездами небе. Как обычно, Оскар наслаждался красотой при каждом удобном случае и, перед тем как уехать, остановился для того, чтобы повосхищаться зрелищем.

— Ну разве это не бесподобно, Джайлс?

— Действительно! — ответил Блоксхэм. — У меня даже голова закружилась.

— Все эти бесконечные миры!

— Не беспокойся, — ответил Блоксхэм. — Мы позаботимся о том, чтобы это никогда больше не случилось.

Озадаченный таким ответом, Оскар посмотрел на спутника и увидел, что тот вообще не смотрит на звезды, а продолжает заниматься телом. Бесподобной он находил мысль о предстоящей чистке.

— Ну вот, теперь все в порядке, — сказал Блоксхэм, притопнул ногой и протянул руку для пожатия.

Радуясь тому, что тени скрывают отразившееся на его лице отвращение, Оскар пожал ее и пожелал болвану спокойной ночи. Он знал, что очень скоро ему придется окончательно определиться, и, несмотря на успех сегодняшнего представления и обретенную безопасность, он отнюдь не был уверен, что его место будет в рядах чистильщиков, пусть даже они и уверены в своей победе. Но если его место не там, то где же оно? Вот в чем заключалась главная проблема, и он был рад, что утешительное зрелище рождественской службы поможет ему ненадолго отвлечься. Двадцать пять минут спустя, поднимаясь по ступенькам Сент-Мартин-зин-зе-Филд, он поймал себя на том, что повторяет про себя короткую молитву, содержание которой не слишком-то отличалось от тех гимнов, которые вскоре будут исполнять в этой церкви. Он молился о надежде, чтобы она была ниспослана этому городу, вошла в его сердце и избавила его от сомнения и неумеренности, о свете, который не только зажегся бы в его душе, но и распространился по всем Доминионам и осветил Имаджику от края и до края. Но если чудо действительно возможно, он молился о том, чтобы гимны опоздали со своим предсказаниями, потому что, как ни сладки сказки о Рождестве, времени остается слишком мало, и если надежда родится только сегодня, то к тому времени, когда она достигнет возраста искупления, миры, которые она пришла спасти, будут уже мертвы.

Тэйлор Бриггс как-то сказал Юдит, что жизнь свою он измеряет по количеству прожитых летних сезонов. «Когда смерть будет близка, — сказал он, — из всех времен года я буду помнить только лето, и, пересчитав, сколько раз оно повторилось в моей жизни, я буду чувствовать себя счастливым». Начиная от романов его молодости и кончая днями последних великих оргий в укрытых от людского глаза домах и банях Нью-Йорка и Сан-Франциско, всю свою любовную карьеру он мог вспомнить, ощутив запах пота своих подмышек. Юдит завидовала ему. Как и Миляге, ей было трудно удерживать в памяти более десяти лет прошлого. У нее совсем не осталось воспоминаний ни о подростковом возрасте, ни о детстве. Она не помнила ни внешности, ни даже имен своих родителей. Эта неспособность удерживать прошлое совсем не беспокоила ее, пока она не встретила такого человека, как Тэйлор, которому воспоминания доставляли ни с чем не сравнимое наслаждение. Она надеялась, что хотя бы эта способность сохранилась у него; это было одно из немногих доступных ему удовольствий.

Впервые она услышала о его болезни прошлым июлем от его любовника Клема. Несмотря на то что он и Тэйлор вели одинаковый образ жизни, болезнь обошла Клема стороной, и Юдит провела с ним несколько долгих вечеров, обсуждая вину, которую он ощущал за это незаслуженное избавление. Однако осенью дороги их разошлись, и она удивилась, обнаружив по возвращении из Нью-Йорка приглашение на их рождественскую вечеринку. До сих пор не вполне оправившись от всего случившегося, она позвонила, чтобы отказаться, но Клем тихо сказал ей, что Тэйлор вряд ли доживет до весны, не говоря уже о лете. Так что не сможет ли она прийти хотя бы ради него? Она, разумеется, согласилась. Если кто-то из людей ее круга и умел превращать плохие времена в хорошие, то это были Тэйлор и Клем, и им она была обязана своим самым удачным опытам в этом отношении. Потому ли, что у нее в жизни было столько неприятностей с гетеросексуальными самцами, она чувствовала себя так хорошо и спокойно в компании мужчин, для которых ее Пол не был оспариваемой наградой?

В начале девятого в рождественский вечер Клем открыл дверь и пригласил Юдит в дом, запечатлев на ее устах нежный поцелуй в прихожей под веткой омелы, перед тем как, по его словам, на нее накинутся варвары.

Дом был украшен так, как, возможно, его украшали лет сто назад. Блестки, поддельный снег и фонарики эльфов были забыты в пользу еловых веток, которые в таком изобилии были развешаны по стенам и каминным доскам, что комнаты стали похожи на хвойный лес. Клем, чья молодость до последнего времени избегала платить налог на годы, выглядел не очень хорошо. Пять месяцев назад при подходящем освещении он выглядел тридцатилетним. Теперь же он состарился по крайней мере лет на десять, и его радостные приветствия и шумные комплименты не могли скрыть усталость.

— Ты в зеленом, — сказал он, препровождая ее в гостиную. — Я говорил Тэйлору, что так и будет. Зеленые глаза, зеленое платье.

— Тебе нравится?

— Конечно! В этом году у нас языческое Рождество. Dies Natalis Solis Invietus.