Ребятам из коттеджа сказали, что Дональда отвезли в больницу с желудочным гриппом и что он там пробудет до выздоровления. Между тем спинномозговая пункция подтвердила, что у Дональда Каплоу полио, мистер Бломбак известил его родителей в Хэзлтоне, и они тут же выехали в Страудсберг. Бакки провел день на берегу: руководил вожатыми, занимался в воде с младшими, учил прыгать с трамплина старших, которые были без ума от этих прыжков и готовы были нырять целый день. Потом, когда его рабочий день закончился и ребята разошлись по коттеджам сбросить грязную одежду и одеться к ужину в чистое, он снял очки и полчаса сосредоточенно прыгал с вышки, совершив все свои трудные прыжки. Но, когда кончил, вылез из воды и надел очки, случившееся по — прежнему не уходило из его сознания: быстрота, с какой все произошло, и мысль, что это произошло по его вине. И мысль, что источником полио на спортплощадке в Ньюарке тоже был он. Вдруг у него в ушах раздался громкий крик. Это был крик женщины с первого этажа дома Майклзов, охваченной ужасом из-за того, что ее дети могут заразиться полио и умереть. Но он не просто его услыхал. Он сам был этим криком.

В тот вечер они опять поплыли на каноэ на остров. Марсия еще не знала о болезни Дональда Каплоу. Мистер Бломбак намеревался известить о ней лагерь на следующее утро за завтраком, когда из Страудсберга приедет доктор Хантли, лагерный врач, — он посещал Индиан-Хилл регулярно, и ему, как и медсестрам, редко приходилось иметь дело с чем-то более серьезным, нежели лишай, конъюнктивит или аллергия на сумах. В худшем случае — перелом руки или ноги. Хотя мистер Бломбак предполагал, что некоторые родители сразу же заберут детей из лагеря, он рассчитывал, что, сведя с помощью доктора Хантли к минимуму страх и не допустив паники, он сможет в целом сохранить нормальный лагерный режим до конца сезона. Он поделился этими мыслями с Бакки, вернувшись из больницы, и вновь наказал ему ничего никому не сообщать и предоставить это дело ему, директору. Состояние Дональда ухудшилось. У него начались мучительные боли в мышцах и суставах, и ему, вероятно, необходимо было искусственное дыхание в "железном легком". Приехали его родители, но к тому времени Дональда уже поместили в изолятор, и из-за риска заражения их к нему не пустили. Врачи сказали мистеру Бломбаку, что у Дональда гриппозные симптомы очень быстро перешли в самую опасную форму болезни.

Все это Бакки поведал Марсии, как только они приплыли на остров.

От его слов она пришла в ужас. Она сидела на одеяле и, услышав, закрыла лицо руками. Бакки ходил взад-вперед по прогалине, не в силах сразу сказать ей все до конца. Ей было слишком тяжело узнать новость о Дональде, чтобы тут же говорить ей еще и о себе.

— Мне надо посоветоваться с папой, — было первое, что она сказала. — Я позвоню ему сейчас.

— Не лучше ли дождаться, пока мистер Бломбак сообщит лагерю?

— Он уже должен был всем сообщить. Нельзя медлить, когда такое случается.

— Ты думаешь, надо распускать лагерь?

— Об этом-то я и хочу спросить папу… Это просто ужасно. А как остальные в твоем коттедже?

— Как будто нормально пока что.

— А ты? — спросила она.

— Со мной все в порядке, — ответил он. — Ты знаешь, несколько дней назад мы два раза занимались с Дональдом на озере. Я помогал ему отрабатывать прыжки. Он был абсолютно здоров.

— Когда это было?

— С неделю назад. После ужина. Я позволял ему нырять, хотя было уже холодно. Это, наверно, была моя ошибка. Грубая ошибка.

— Да нет же, Бакки, ты тут ни при чем. Просто мне страшно. За тебя. За моих сестер. За всех детей в лагере. И за себя страшно. Один случай в летнем лагере, где множество детей живут бок о бок, — это не один случай. Это спичка, брошенная в сухую траву. Один случай здесь в сто раз опасней, чем в городе.

Она по-прежнему сидела, а он снова стал расхаживать. Он боялся к ней приближаться, боялся ее заразить — если он уже ее не заразил. Если он всех не заразил уже! Младших ребят на озере! Подчиненных ему вожатых! Близняшек, которых он каждый вечер целовал у столовой! Когда, весь во власти переживаний, он снял очки, чтобы потереть зачесавшиеся глаза, березы, окружавшие их с Марсией, показались ему под луной силуэтами бесчисленных калек. Остров любви внезапно наполнился призраками жертв полиомиелита.

— Нам надо плыть обратно, — сказала Марсия. — Я позвоню отцу.

— Я обещал мистеру Бломбаку никому не говорить.

— Мне все равно. Я в любом случае отвечаю за сестер. Я должна сказать ему, что случилось, и спросить, как нам быть. Я боюсь, Бакки. Я очень боюсь. Раньше все время было такое чувство, что в этих лесах полиомиелит детей не заметит, что он их тут не найдет. Мне казалось, что если они просто живут в лагере и никуда не отлучаются, то все должно быть хорошо. Как он сумел выследить их здесь?

Он не мог ей сказать. Она была для этого слишком напугана. И он был слишком придавлен грузом событий, чтобы начинать этот разговор. Придавлен тем, что совершилось. Тем, что он совершил.

Марсия встала и сложила одеяло, они столкнули каноэ в воду и поплыли в лагерь. Когда они пристали к берегу, было около десяти. Вожатые были в коттеджах — укладывали детей спать. Окна кабинета мистера Бломбака горели, но в остальном лагерь выглядел опустевшим. К телефону-автомату очереди не было — завтра наверняка будет, как только всем станет известно, чем заболел Дональд и какой оборот приняла жизнь лагеря.

Марсия плотно закрыла дверь телефонной будки, чтобы никто случайно не подслушал, и Бакки, дожидаясь за дверью, пытался по ее реакции понять, что говорит доктор Стайнберг. Слов, которые она произносила, нельзя было разобрать, и Бакки почти ничего не слышал, кроме жужжания и гудения насекомых, и это возвращало его мысленно к тому поразительно недавнему вечеру в Ньюарке, когда он сидел с доктором Стайнбергом на его задней веранде и ел этот восхитительный персик.

Ему показалось, что, когда она услышала в трубке голос отца, она немного воспряла духом, и через некоторое время она опустилась в будке на маленькое сиденьице и продолжала разговор сидя. Бакки запланировал на середину того дня поездку с Карлом в Страудсберг за обручальным кольцом для нее. Но теперь обручение отошло на второй план. На уме у Марсии, как у него почти все лето, был только полиомиелит. От заразы не было спасения — и не потому, что она каким-то образом последовала за ним в Поконо-Маунтинз, а потому, что он сам ее сюда принес. Как, недоумевала Марсия, болезнь выследила нас здесь? Очень просто — явилась с новоприбывшим, с ее возлюбленным! Вспоминая всех своих мальчиков, заболевших полио, пока он работал на спортплощадке, вспоминая сцену, которая там произошла, когда Кении Блуменфелда пришлось удерживать от нападения на Хораса, Бакки подумал, что Кении не на этого дурачка следовало бы обратить свою ярость как на распространителя полио, а на заведующего спортплощадкой.

Марсия открыла дверь будки и вышла к нему. Разговор с отцом явно успокоил ее в какой — то мере, и, обняв Бакки, она сказала: