— Ах, — вырвалось у Маргариты сквозь слезы, — я ничего не могу, ничего, но охотно пожертвовала бы чем угодно, лишь бы всех освободить!

— Вы? О, это было бы слишком много… после всего, что вы сообщили нам! Дочь нашего тюремщика…

— Верьте мне, умоляю!

— Увы, — вздохнула Эдит, — я убеждена, что вы не злая и жалеете нас. Но пойти вразрез с намерениями отца — признайтесь, что здесь чувствуется преувеличение, способное внушить недоверие!

— Мне отвратителен отец.

— Вам?

— Ах, не состоянием, но самой жизнью я бы пожертвовала, чтобы убедить вас в своей искренности.

Шпион заскрежетал зубами.

— Мисс, — начал Питер-Поль, обращаясь к Маргарите, — я хотел бы задать вам один вопрос…

— Отвечу от всего сердца! — решительно заявила она.

— Я вам верю и в доказательство спрашиваю, не встречались ли мы с вами раньше во Франции?

У Марги вырвался крик:

— В Мурмелоне! Вы вспомнили?

— Именно потому, что я вспоминаю…

— Трибуну? — перебила она. — Да, вы правы! В этот день я уже могла упрекнуть своего отца за легкомысленный спор, который он затеял…

— О, — любезно возразил Питер-Поль, — тогдашний спор не имел никакого значения.

— Для вас, — нежно возразила молодая женщина, — это я допускаю. Но на мне легкое недоразумение болезненно отразилось, так как с этого мгновения я почувствовала, как влечет меня к вам и вашим близким! Не зная вас, вопреки собственной воле, я стала вашим другом.

— Итак, мисс, вы доверите нам имя этого друга?

Дрожащим голосом она выдавила из себя горькую правду:

— Я — Маргарита фон Краш.

Ее слова прозвучали как удар грома! Питер-Поль с сестрой невольно отступили, инстинктивно ощущая необходимость отстраниться от той, которая носит это ненавистное имя.

Молодая женщина опустилась передними на колени.

— О, простите мне мое родство с фон Крашем. Не карайте за грехи, в которых я неповинна. Только узнав вас, я поняла весь ужас своего происхождения… Делайте со мной, что хотите, только не гоните!

Проникшись неодолимой жалостью, молодой человек поднял Маргу и прошептал;

— Мисс, я верю вам. Ведь имя только пустой звук: не все ли равно поэтому, как бы ни назывался друг? Ты согласна, Эдит?

— Конечно! — поддержала его сестра с увлажнившимися очами.

— Друг! О, это правда! — воскликнула Марга, одушевление которой еще возросло. — Но я хотела бы доказать, доказать, насколько…

Она схватила за руки Питера-Поля и его сестру, соединила их в собственных и сурово произнесла:

— Я хочу, чтобы вы узнали тайну, известную до сих пор лишь отцу да мне, тогда как сам рейхсканцлер не имеет об этом понятия. «Фон Краш» — это псевдоним! Под ним скрывается совсем другой человек — граф Кремерн, который, будучи разорен, на грани бесчестия исчез под предлогом командировки в Тибет. Для света он — мертвец, но для нас, теперь для вас, граф Кремерн воскрес в лице фон Краша! Пощадите ли вы Маргариту фон Кремерн?

Вместо ответа Эдит искренне обняла несчастную и на груди одной из жертв своего отца Марга тихо зарыдала.

Немец, тайно присутствовавший при этой сцене, прошептал:

— Она ничего от них не утаила… Значит, необходимо, чтобы слышавшие это никогда и никому не смогли повторить сказанного…

На берегу одного из озер, разбросанных между многочисленными холмами, в Познани лежал участок поля, огороженный жердями.

В самом углу этого загона стояла убогая повозка. Бока ее соединялись досками, в просветы между которыми набиты обрывки и клочья разных материй. Брезент, задубевший от обильного смазывания дегтем, служил своеобразной крышей. Это был один из передвижных домов, которыми пользуются многие поляки, уклоняясь от варварского налога на недвижимость, установленного прусским правительством. Унылый, обшарпанный вид этого жилища, многочисленные неудобства — все свидетельствовало о крайней нищете. Даже двери обитателям повозки заменяла пара отодвигаемых досок.

Ею и воспользовались двое мужчин в одежде польских крестьян. Соскользнув на землю, они медленно направились к маленькому озеру.

На стоячей воде плавала источенная червями лодка, прикрепленная к береговому колу заржавевшей цепью.

Один из подошедших сел в нее и вставил весла в деревянные уключины. Другой, согнувшись, присел на откосе, опершись руками о борт суденышка.

— Значит, ты твердо решил, Ваницкий? — с печальной серьезностью произнес севший в лодку человек.

— Да, я оставлю все! — ответил другой и, точно смеясь сквозь слезы, прибавил:

— Положим, этого «всего» очень немного: прусская казна успела нас обстричь под гребенку…

Он указал на огороженный участок:

— Вот все, что у меня осталось… Я не в силах больше бороться… Единственное мое желание, чтобы обе дочки хорошо знали тот язык, на котором мать сказала им вечное «прости»!

— Не беспокойся! Комитет Справедливости позаботится о них.

— Тогда, Слава, возвращайся к братьям в Комитет Справедливости. Передай им, что Ваницкий достаточно намаялся и теперь хочет отомстить!..

Слава ухватился за весла, но собеседник задержал его:

— Погоди… Я хочу тебе что-то напомнить. Настаивай, чтобы предупредили профессора Берского.

— Его предупредят, если окажется возможным. Приготовься к завтрашней ночи… Опоздаешь — арестуют.

— Я буду точен, не сомневайся, Слава.

Поднявшись во весь рост и оттолкнув лодку от берега, Ваницкий мрачно прошептал:

— Отправляйся, и Христос с тобой!

Лодка отплыла. Ее очертания становились все менее отчетливыми. Вот она превратилась в тень и, наконец, совсем растаяла в сгустившемся тумане…

Тогда Ваницкий порывисто поднял руку к уже успевшему потемнеть небу. Это был жест отчаяния.

— Я был агнцем отчизны, а теперь стану ее волком!..

Подобно многим своим землякам, Ваницкий был мелким собственником. Жизнь складывалась тяжело: почва, лишенная плодородия, суровые зимы. И все же хлебопашец, имея собственную лачугу, кое-как сводил концы с концами. Но настало время, когда возросшие подати вконец задавили его. Ваницкий долго сопротивлялся. Он, в свою очередь, отказался от избы, переселившись в повозку. А потом пришла другая беда: любимая жена заболела воспалением легких и умерла, оставив ему двух дочерей.

И вот теперь он должен покинуть и этот последний приют!

Вернувшись к повозке, Ваницкий подтянулся и исчез в черной дыре входа…

Навстречу ему с протянутыми ручонками бросились две девчушки.