— За длинными деньгами.

— Так ты солдат, папаша? — Старик кивнул. Хриплый встал. Поднял палец, оглядел наемников. — Вот! Я же говорил! Солдат солдата всегда видит!

Смех.

«Со всем подобающим почтением, Генри Уильямс, граф Тассел».

Я поставил точку и сложил письмо. Разогрел над свечой брусочек грубого, похожего на запекшуюся кровь, дешевого красного сургуча — иного у трактирщика не нашлось. Приложил сургуч к бумаге, вдавил в бурую массу кольцо с печаткой. Монограмма «КМ» в окружении девиза на древнем языке: «Тауггиа хта-с-хдонсу уурк бхалам кордсу». Что означает: «Окруженный океаном не утонет, пока не впустит его в свое сердце».

Рекомендательное письмо для Гилберта готово.

А потом я снова посмотрел на старика… на дворянина… на девушку…

Камень-Сердце! Сейчас что-то будет.

— Д-дакота! — позвал я. Голос сел, мне пришлось прокашляться и повторить: — Д-дакота!

Спина «телохранителя», сидевшего среди наемников, дрогнула. Кажется, Дакота не расслышал мой окрик, зато почувствовал взгляд. Запомнить на будущее — хорошее чутье. В придачу к силе, наглости и сообразительности. Да уж, со «слугой» мне повезло. Не знаю, как отделаться.

— Милорд. — Дакота подошел к столу. В это обращение он вложил столько издевки, что я поморщился. Может, лучше было остаться «мессиром заикой»?

Я жестом показал — садись. Потом взял «вечное» перо…

— Эй, старик! Старик! Оглох, что ли?

Старый солдат едва заметно вздрогнул. Поставил кружку на стол. Встал. Повернулся: — Я?

— Да, ты! — сказал один из людей дворянина. — Как твое имя?

— Йос, — ответил старик с комичным достоинством. — Мастер Йос из Нижних Пепелищ.

Наемники притихли и смотрели настороженно. Дворянин что-то негромко сказал. Его телохранитель кивнул и выпрямился.

— Идите сюда, мастер Йос. Мессир барон желает с вами переговорить.

Старик помедлил. Хотел было что-то ответить, но передумал. На негнущихся журавлиных ногах двинулся к столу дворянина…

Я написал: «Приготовь оружие».

Дакота поднял голову. Посмотрел на меня с интересом.

Да, хаос подери! Я готов ввязаться в драку из-за девчонки и старика. Можно было обозначить и настоящую причину, но… Зачем давать этому головорезу дополнительный козырь? Я снова взялся за «вечное» перо. «Считай это проверкой. Должен я знать, на что способен мой новый телохранитель?»

Подкрепил это заявление надменной улыбкой, надеясь, что нервный тик не слишком заметен.

— Хорошо, — кивнул Дакота.

Он допил вино и опустил кружку на стол. Вслед за этим я услышал щелчки курков. Мой «телохранитель» откинулся назад, оперся спиной о стену, прикрыл глаза — и весь подобрался. Стал как взведенная пружина. Хотя внешне могло показаться, что он чуть ли не дремлет.

Тем временем старик приблизился к дворянину с компанией. Не доходя нескольких шагов, стянул берет с головы и подмел страусовым пером пол. Поклонился.

— Мессир барон? Чем могу служить?

Дворянин оглядел его от башмаков до лысины. Кивнул. Затем посмотрел поверх головы старика — туда, где осталась Марта.

— Как зовут девушку?

Лицо старика заострилось.

— Она не продается, мессир.

— А я и не покупаю! — раздраженно отозвался дворянин. — Кто она?

— Моя дочь.

Долгое время дворянин молча смотрел на старика. Потом заговорил нарочито медленно, с расстановкой:

— Так какого… хаоса… ты не сидишь дома? С дочерью и зятем?

— У меня нет дома.

Дворянин сверкнул глазами.

— Руки-то у тебя есть?! А голова? Ты что, не понимаешь — скоро здесь будет настоящее пекло?

Молчание.

— Я солдат, мессир барон, — сказал старик просто. — Я больше ничего не умею.

Дворянин с минуту смотрел на него.

— Пошел вон, — сказал, наконец. — Развелось всякой швали… И hure[5]свою забери!

Старик дернулся, как от пощечины. Лицо потемнело.

— Не нравится? — Дворянин впился в старого наемника взглядом. — Гордый, значит?!

Тишина.

Потом вдруг все наполнилось звуками.

Наемники повскакивали с мест, отодвигая лавки. Грохнуло. Упала кружка. Кто-то выругался сквозь зубы. Раздались щелчки взводимых курков. Скрежет клинков, извлекаемых из ножен…

Люди барона в ответ ощетинились пистолетами и шпагами. Понятно, они за своего господина — хоть к шести Герцогам…

И опять все замерло.

Лишь стоял похожий на журавля старик в нелепом берете.

И спокойно сидел барон. Даже в лице не изменился.

Бывают моменты, когда звуки, которые обычно не замечаешь, кажутся раздражающе громкими.

«Вечное» перо заскрипело, выводя неровные завитки. Такое ощущение, что я пишу ногтем по стеклу. В мертвой тишине наемники, высокий старик, люди дворянина и сам дворянин слушали, как я корябаю бумагу.

Перо дрожало.

Я написал: «Целься в старика».

Дакота скосил глаза на листок, затем посмотрел на меня как на слабоумного. Объяснить? Хаос, нет времени!

Я обвел пальцем свое лицо и покачал головой: «Ненастоящий». Что-что, а видеть личину я умею. Даже если она сделана не магически, а из грима, краски и накладных волос. Даже если она сделана настоящим мастером…

Дакота бросил взгляд на старика, потом снова откинулся назад.

Прикрыл глаза. Понял.

— Дождешься, старик, — сказал барон устало. — Будет у тебя «солдатский зять».

«Солдатский зять». Это когда связываются два вроде бы совершенно отдельных события. Через деревню прошли наемники, а потом у чьей-то дочки растет живот. Такая вот странная шутка. И нешуточное оскорбление.

Йос молчал, только лицо отвердело.

— Молчишь? Молчи, старик, правильно. — Барон встал. Посмотрел на наемников с откровенным презрением. — Никчемные вы люди.

Наемники заворчали.

Что он делает? Чего добивается? Я не понимал. Самоубийства?!

— Себастьян Франк, — заговорил барон негромко, — в своей знаменитой книге писал… Слушайте внимательно, ублюдки, повторять не буду!.. Он писал:

«Те подданные, что участвуют в войне по повелению своих господ и по окончании ее возвращаются к своим занятиям, по справедливости называются не ландскнехтами, а солдатами, честными ратниками. — Барон сделал паузу, прищурился и продолжил: — Но безбожных и погибших людей, занятие которых — разрушать, резать, грабить, убивать, жечь, играть, пить, богохульствовать, издеваться над вдовами и сиротами; людей, которые радуются чужому несчастью, кормятся, отнимая у других; сидят на шее у крестьян; которые не только каждого обирают и грабят, но также вредят друг другу, — о них я ни под каким видом не могу сказать, что они не являются язвой всего света».