– Почему ты всегда просыпаешься раньше меня?

– Не знаю. – Он вздохнул, как вздыхал дом, когда ветерок шевелил его сомнительные стены. – Мне нравится смотреть, как ты спишь.

– Почему?

Она перекатилась, легла на спину, повернула к нему голову, и в его сторону хлынула волна пышных волос. Он положил голову на это темное пахучее поле и вспомнил запах ее плеча; как она пахнет теперь, когда проснулась, – иначе, чем во сне, или нет?

Он уткнулся носом в ее плечо. Хохотнув, она выставила плечо вперед и прижалась головой к его голове. Он поцеловал ее в шею и ответил, пока не совсем еще забыл вопрос:

– Когда ты не спишь, ты двигаешься, и многое проходит мимо меня.

– Многое – это что?

Он почувствовал, что она целует его в голову.

– Все, что ты делаешь. Во время сна ты почти не двигаешься, и тогда я успеваю воспринять все. Тогда у меня хватает времени.

– Странно, – медленно проговорила она.

– Знаешь, что ты пахнешь одинаково, когда спишь и не спишь?

Он поднял голову и, ухмыляясь, заглянул в ее лицо.

– Ты… – начала было она, но замолчала, потом снова посмотрела на него – теперь уже с печальной улыбкой. – Я люблю слушать всякие такие глупости.

Он услышал и недосказанную часть фразы.

– То есть ты любишь слушать всякие такие глупости сейчас, но когда-нибудь тебе это надоест.

Ему не нравилась ужасающая банальность этих слов, но у нее тоже были свои шрамы.

– Наверное, – ответила она, держа его за руку.

– Ты слишком много думаешь о будущем.

– Может, нам удастся избавить друг друга от навязчивых мыслей.

– Похоже, я крепко попал, – рассмеялся он.

Она потрогала его лицо, заглянула в глаза:

– Знаешь, не стоило мне влюбляться в тебя, Закалве.

– Почему?

– Много причин. Все прошлое и все будущее. Потому что ты – это ты, а я – это я. В общем, из-за всего сразу.

– Мелочи, – сказал он, взмахнув рукой.

Она рассмеялась, тряхнула головой, и ее лицо исчезло за волосами. Убрав волосы с глаз, она посмотрела на него:

– Я боюсь, что это скоро кончится.

– Ничто не вечно, ты помнишь?

– Помню, – медленно произнесла она.

– Значит, ты думаешь, это скоро кончится?

– Вот сейчас… ощущение такое… не знаю. Но если мы вдруг захотим причинить боль друг другу…

– Давай не будем этого делать, – предложил он.

Она опустила веки и наклонила к нему голову, а он, выпростав руки, обнял ее за шею.

– Или же все очень просто, – сказала она. – Мне нравится размышлять о том, что может случиться, ведь так я не получу горького сюрприза.

Теперь их лица почти соприкасались.

– Тебя это беспокоит? – спросила она; голова ее чуть подрагивала, а на лице, у глаз, нарисовалась едва ли не гримаса боли.

– Что? – Он с улыбкой приподнялся, желая поцеловать ее, но она отрицательно покачала головой, и он снова лег.

– Что моя вера… не настолько сильна, чтобы преодолеть сомнения.

– Нет, не беспокоит.

Он все-таки поцеловал ее.

– Странно, что у вкусовых сосочков на языке нет никакого вкуса, – пробормотала она, уткнувшись ему в шею, и оба рассмеялись.

Иногда по ночам, когда она спала или безмолвствовала, а он лежал без сна в темноте, ему казалось, что он видит призрак настоящего Чераденина Закалве: тот проходит сквозь стены, черный и суровый, держа в руках громадный смертоносный пистолет, заряженный и взведенный, а войдя, смотрит на него, и воздух вокруг наполняется ядом… даже не ненависти – издевательской насмешки. В такие мгновения он ясно осознавал, что лежит с нею, – ни дать ни взять опьяненный, одурманенный любовью мальчишка, – лежит, держа в объятиях прекрасную девушку, талантливую и юную, для которой готов сделать что угодно, но при этом прекрасно понимает, что для прежнего Закалве (того, каким он стал когда-то или родился) эта безусловная, самозабвенная, альтруистическая преданность есть позор, который надлежит смыть. И настоящий Закалве поднимал пистолет, заглядывал ему в глаз через прицел и спокойно, без колебаний нажимал на спусковой крючок.

Но он тут же начинал смеяться, поворачивался к ней, целовал ее, или она целовала его – под этим и под каким угодно солнцем ничто не могло отнять ее у него.

– Не забыл, что сегодня надо сходить к кригу? Причем утром.

– Да-да, – согласился он и перекатился на спину.

Она села и, зевая, вытянула руки, отчего ее глаза, устремленные в матерчатый потолок, широко распахнулись. Потом веки ее слегка опустились, рот закрылся. Она посмотрела на него, оперлась локтем об изголовье кровати и пригладила пальцами его волосы.

– Может, он и не застрял вовсе.

– Ммм, да, может, и не застрял.

– Может, его там не будет, когда мы придем.

– Да.

– Но если он все еще там, мы поднимемся.

Он кивнул, взял ее руку и пожал.

Она улыбнулась, чмокнула его, выпрыгнула из кровати и отправилась на другой конец комнаты, где раздвинула подрагивающие прозрачные шторы и сняла с крючка полевой бинокль. Он лежал и смотрел, как она подносит бинокль к глазам и вглядывается в склон холма.

– Все еще там, – донесся издалека ее голос. Он закрыл глаза.

– Мы пойдем туда сегодня. Может, попозже. Днем.

– Непременно. (Голос издалека.)

– Хорошо.

Возможно, это глупое животное вовсе и не застряло, а просто, задремав, впало в длительную спячку. Скорее всего, так. С ними это случалось. Почему-то они вдруг переставали есть и смотрели перед собой большими, глупыми глазами, потом веки их сонно смыкались, и они впадали в кому. Первый же дождь или усевшаяся на животное птица будили его. Но, может, он действительно застрял. Из-за густого меха криги иногда запутывались в кустах или ветках деревьев, а потом не могли выбраться. Сегодня они оба заберутся наверх, откуда открывается такой замечательный вид. К тому же он чувствовал, что ему пойдет на пользу физическая активность – помимо той, которая происходила в горизонтальном положении. Они будут валяться на траве, болтать, смотреть на серебристую рябь моря сквозь дымку. Может быть, придется освободить крига или разбудить его, и она будет ухаживать за животным, словно говоря всем своим видом: «Просьба не беспокоить». А вечером она возьмется за перо, и родится новое стихотворение.

Он не раз появлялся в ее недавних стихах как безымянный любовник – правда, большая часть написанного обыкновенно отправлялась в мусорную корзину. Она обещала написать стихотворение, посвященное именно ему, – может, после того, как он расскажет побольше о своей жизни.