Годы спустя Гарри, умирая, вспоминал день, когда они с Соней прибыли в Хобарт, вспоминал, как любил тогда Соню, любил так крепко, что любовь его, казалось, будет вечной. Куда же она подевалась? Лежа под капельницами, с трубками, обмотанными вокруг вздутого живота, поскольку у него был рак желудка, Гарри думал о Соне, вспоминая, что у них было и что они потеряли. Почему все это на поверку оказывается таким мимолетным? Под конец он вспомнил, как возненавидел Соню. Но в то же время в пропахшей метиловым спиртом больничной палате ему почудился запах ее кожи, который он вдыхал, когда лежал, свернувшись калачиком и уткнувшись носом ей в спину, – запах молотой гвоздики; а еще он услышал ее голос – в последний раз.

О, как же я скучаю по тебе!

Как же крепко он ее любил!

О, как же я скучаю по тебе!

Два лица. Среди мириад пузырьков – два лица: одно рябое, круглая, коротко стриженная голова, ощетинившаяся ежиком рыжих волос, торчащих на черепе скопищем ржавых игл.

Мои волосы! Мои рыжие волосы!

Нед Куэйд, Каменный Человек.

Откуда это странное прозвище? А вот откуда: когда его однажды пороли за то, что нашли у него пригоршню табаку, а второй раз – за то, что он пел, Нед не выказал боли. Я слышу, как после первой порки, а ему тогда прописали добрую сотню плетей, порщик, бывший пекарь по имени Проктор, развязывая его побелевшие запястья, говорит Неду Куэйду: «Да ты каменный». А между тем после нещадных ударов кошкой его спина превратилась в иссеченный кровавыми прожилками гипс. Потому что в душе он невиновен и не выдаст это ни единым страдальческим криком. Ведь в противном случае это означало бы признание того, что он смирился с наказанием, а стало быть, ему так или иначе воздалось по справедливости.

Второе лицо худое, вытянутое, над левым глазом – шрам, как бы стягивающий глаз с носом, отчего лицо кажется перекошенным. На голове торчат средней длины темные волосы, грязные и спутанные. Аарон Херси. Ткач-сектант со Спиталфилдса[43]. Бывший магглтонианец[44], присоединившийся потом к древним деистам из Хокстона[45], он толкует сны, говорит, что имеет связь с мертвыми, постоянно видит ангелов с пылающими крыльями и чувствует витающий запах их пепла. Сами ангелы прекрасны, а дыхание их смрадно.

Оба они сидят в углу холодного, зловонного каменного спального барака, на полу, а рядом валяются вповалку сотни других каторжников – одни тяжело стонут, другие закатываются безумным смехом, третьи бранятся во сне, четвертые мочатся в щели меж досок настила на головы туземцам, согнанным с окрестных пустошей и брошенным в тот же барак ярусом ниже. Холодными сквозняками тянет из зияющих прорезей вместо окон. Снаружи доносится рев: это беснуются воды залива Маккуори, с грохотом обрушивающиеся на берег островка – их тюрьмы. Остров Сара. Остров Дьявола в составе Британской империи, конечный пункт назначения в обширной каторжной системе, самый отдаленный островок в водах самого отдаленного острова близ самого отдаленного материка. Из глоток и ртов чернокожих, этих гордых людей из племен неедвонн и таркин, вырываются крики, плач, жуткий кашель и хрипы. Туземцы думают, что в этом доме хозяйничают злые духи. Некоторые до смерти напуганы, другие собираются бежать, есть среди них и такие, кто умирает от гриппа, простуды и страха, – и все как один думают, что вокруг всюду витают злые духи и пронзают их грудь копьями зла. Между тем снаружи брызги и потоки дождя вымывают последние остатки верхнего слоя почвы с острова, который и так стоит голый: ведь каторжники, гнущие спину, как рабы, вырубили весь лес на корню.

Завтра Неду Куэйду и Аарону Херси предстоит отправиться на лодках вместе с артелью лесорубов на реку Гордон: они должны сменить другую артель, которая валила хьюоновы сосны уже две недели кряду. Оттуда они и собираются бежать. Нед Куэйд диктует письмецо своей жене, которая сидит в женской тюрьме-фактории в Хобарте, – диктует Аарону Херси, ткачу-сектанту со Спиталфилдса и своему сообщнику, в разных приходах научившемуся читать и писать.

– А как оно к ней попадет? – спрашивает Аарон.

– Через Солли. Он из интендантских. И мой должник. Он тайком перевезет его на ближайшей посудине, которая снимается в Хобарт.

Нед Куэйд оглядывается кругом, дабы удостовериться, что никто из соседей по бараку не проявляет любопытства к их перешептыванию.

– С чего бы начать? – спрашивает Аарона Херси Нед Куэйд.

– Начни как знаешь, – отвечает Аарон. – Мое дело – перенести твои слова на бумагу и донести их до ее ума.

Нед задумчиво разглядывает свои ноги, потом поднимает глаза, застенчиво смотрит на Аарона и говорит:

– Что, если начать так: «Возлюбленная моя Элиза»?

– Именно так хочешь?

Нед, не говоря ни слова, просто кивает.

Аарон Херси выводит ворованным огрызком карандаша буквы на клочке бумаги, который они оба прикрывают своими телами. Аарон Херси пишет так, как если бы он писал к королеве. Аарон Херси пишет:

«Досточтимая моя, благороднейшая госпожа Элайджа…»

Чувствуя сопричастность с происходящим, вдохновляясь изображением своих слов, превращающихся на бумаге в витиеватые письмена, Нед Куэйд продолжает:

– Скажи ей, – говорит он, – скажи, как мы будем добираться до города за крепостными стенами, докуда не одна сотня миль к северу от Парраматты, где все свободны и никто не скован кандалами, и что, добравшись туда, я получу работу и жилье, что пошлю ей весточку, и когда она выйдет на волю, ее с детьми приведут к сияющему свету свободы.

Аарон Херси пишет по-своему:

«Вернее сказать, в Новый Иерусалим…»

По мере того как завитушек, росчерков и крючочков становится все больше и они стройными рядами выстраиваются на бумаге, Нед начинает ощущать могущество слов, их сокрушительные возможности и притягательную силу.

– Напиши, – говорит он, – что я люблю ее и что жив до сих пор только благодаря этой любви, ибо, Бог свидетель, человеческой душе, помимо любви, нужно совсем мало пищи, чтобы выжить в этом аду.

Аарон Херси пишет то, что, по его разумению, следует писать в заключение:

«Любящий вас ваш покорный слуга и т. д. и т. п. в глазах Господа Нед Куэйд — крест[46]».