В это самое время послышался легкий шорох, а несколько секунд спустя появился Буттафуоко.

— Пошли скорее отсюда, сеньоры! — сказал он. — Иначе мы никогда не попадем на факторию маркизы. Нас окружают.

— Опять? — спросил граф. — Они уже пришли? Но я же слышу, что собаки лают далеко, где-то возле саванны!

— Не знаю, сколько полусотен они вывели в поле, чтобы поймать нас. Как можно понять, испанцы считают, что уже схватили вас. Что там ни говори, но рассудили они верно: трое корсаров оставили по себе слишком дурную память в Мексиканском заливе. В путь, сеньоры! С каждой потерянной минутой опасность возрастает.

— А нам удастся пройти незамеченными?

— Да, вдоль топи, — ответил Буттафуоко.

— Они быстро пошли за буканьером, стараясь укрываться за тростниками.

Время от времени Буттафуоко ложился и прикладывал ухо к земле, внимательно вслушивался, потом поднимался и шел вперед еще быстрее.

Через пятьсот или шестьсот метров четверка беглецов оказалась на краю другой саванны.

— Это самый опасный момент! — сказал Буттафуоко. — Полусотни находятся левее нас. Даю вам пять минут отдыха, а потом вы, весьма вероятно, подвергнете свои ноги серьезному испытанию.

— В конце концов мы превратимся в легавых собак, — сказал Мендоса, покачав головой. — Мы прошли самую настоящую тренировку.

Через пять минут буканьер поднялся и объявил:

— Держите свои аркебузы наготове! Пошли!

— Ах!.. Бедные мои дублоны! — пробормотал гасконец.

Буттафуоко бросился бежать сломя голову. Казалось, этого человека с сердцем бонзы объял панический ужас.

Внезапно послышались хлопки аркебузных выстрелов, сопровождаемые дикими криками и отчаянным лаем.

Полусотни заметили беглецов и открыли огонь.

— Гром и молния! Свинец вам в глотку! — заорал гасконец, делая огромные шаги своими длиннющими и худющими ногами.

Несколько человек, прихватив с собой собак, выскочили из тростников; они кричали что было мочи:

— Стой!.. Стой!..

— Стреляйте сначала по собакам! — на ходу давал указания Буттафуоко. — Это необходимо!

Он остановился за пальмой и вскинул ружье к плечу. Семь злющих зверюг летели одна за другой, широко разинув пасти и воя, словно голодные волки.

Буттафуоко выстрелил, уложив передового пса, самого большого и, возможно, самого злого и самого опасного.

Граф и его товарищи в свою очередь открыли огонь, убив трех собак, а потом отбросили ружья и обнажили шпаги, также наполовину укрывшись за пальмами.

Это на индейцев, коренных жителей Центральной Америки, непривыкших видеть столь крупных животных, находил такой страх, что они во всю мочь удирали от кровожадных мастифов. Но наши герои индейцами не были.

Сверкнула сталь, семь или восемь ударов, нанесенных со страшной силой, и собаки распростерлись на земле с отрубленной головой или распоротым животом.

Испанцы рассчитывали на атаку мастифов. Увидев, как с ними по очереди разделались, солдаты возобновили стрельбу, но, поскольку огонь они вели на ходу, пули не достигали цели, да и заросли тростника помогали беглецам.

Буттафуоко и его спутники поспешно удалились, не имея никакого желания вступать в бой, не обещавший благоприятного исхода, учитывая численность нападавших.

Отделавшись от собак, единственных существ, способных догнать их, они надеялись только на быстроту своих ног, и теперь спасение зависело лишь от крепости и выносливости их конечностей.

Буттафуоко, привычный к подобным состязаниям, мчался с завидной легкостью. Этот полудьявол, не будучи уже молодым, бежал, словно настоящая лань, которую преследует свора разъяренных собак.

Хуже всех опять пришлось Мендосе, который не переставал ворчать, что после подобных испытаний его можно считать конченым человеком.

Гасконец же, наоборот, вытягивал свои чрезмерно длинные ноги. Казалось, эта чертова гонка приносит ему удовольствие.

Буттафуоко время от времени ненадолго останавливался, успевая сделать несколько выстрелов из аркебузы, но делал он это скорее для того, чтобы дать своим товарищам хотя бы полминуты передышки, чем в надежде уложить какого-нибудь неприятеля.

Такая бешеная гонка продолжалась около получаса; испанцы остались далеко позади; их было совсем не видно, когда Буттафуоко чуть не натолкнулся на изгородь.

— Мы спасены! — закричал он. — Вот она, фактория маркизы де Монтелимар!

Истощенная долгим бегом, четверка с большим трудом одолела ограду, оказавшись на огромной банановой плантации; листья бананов могли укрыть беглецов от взглядов преследователей.

Буттафуоко, быстро осмотревшись и переведя дыхание, дал знак своим друзьям без промедления следовать за ним.

Он осторожно пробирался между пышными растениями и, пройдя четыреста или пятьсот метров, остановился перед каменным павильоном с обширной террасой наверху.

— Пока спрячемся здесь, — сказал он. — Испанцы, по крайней мере, ночью, не осмелятся беспокоить слуг маркизы.

— А как нас примет управляющий поместьем? — спросил граф.

— Я его знаю, — ответил Буттафуоко. — После услуг, оказанных маркизе, я не раз приходил сюда пополнить запасы пороха и свинца. Мы стали почти друзьями.

— Вот это удача! — сказал Мендоса. — Если бы мы пришли к нему одни, он мог бы принять нас за флибустьеров и хорошенько накормил бы свинцом вместо обеда или ужина.

— Возможно, маркиза послала кого-нибудь, чтобы предупредить управляющего о нашем приходе, — предположил граф.

— Или сама приехала, — добавил Буттафуоко. — Я бы не удивился. Давайте войдем внутрь, а потом я придумаю, как позвать управляющего, если он еще не спит. Пока нам нечего бояться.

Сильным ударом буканьер вышиб дверь и вошел вместе с товарищами в обширную комнату, обставленную огромными вазами с редкими растениями.

— Подождите меня здесь, — сказал он. — Может быть, найдутся фрукты на ужин. Я чувствую запах ананасов.

— Они превосходны после хорошего жаркого, — вздохнул Мендоса.

— Пока что удовлетворитесь фруктами, — рассмеялся буканьер. — Они будут вам вместо закуски и возбудят аппетит.

Он взял свою аркебузу, поприветствовал графа и осторожно вышел, растворившись в темноте.

— Вот чертяка! — восхитился Мендоса. — Видно, в венах у него течет кровь ягуара.

— Если бы на Сан-Доминго была сотня таких буканьеров, не знаю, какой конец ожидал бы полусотни, — сказал гасконец. — Не хотел бы я оказаться тогда на месте испанцев.

— И тем не менее вы же наполовину испанец.