Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Майкл сел в машину.
— С тобой все в порядке, Мэри? — спросил он. — Я видел, как ты улизнула, и подумал, что это было вполне разумно.
— Да, со мной все хорошо. Спасибо, Майкл. — В ее голосе слышалось что-то новое.
— Ну, теперь домой, Билл, — сказал Майкл. — Боже, как я устал!
— Неудивительно, — заметил Билл. — Но я рад слышать, что собрание прошло хорошо.
— Отлично.
Майкл откинулся на мягкую спинку сиденья и закрыл глаза. Машина двинулась с места. Больше никто ничего не говорил до самого дома.
— Ты отвезешь Мэри домой, Билл? — спросил Майкл. — Она не может здесь оставаться. Я понимаю, все это условности, но…
— Конечно, — перебила его Мэри. — Я поеду домой.
— Спокойной ночи, — сказал Майкл. — Увидимся утром.
— Я приеду к девяти. Спокойной ночи.
— А ты, Билл, остаешься здесь или поедешь домой?
— Домой. Отец хотел меня видеть.
— Тогда спокойной тебе ночи. Спасибо, что ждали меня так долго.
— Спокойной ночи, Майкл.
Автомобиль уехал, и Майкл вставил ключ в дверь. В холле горел свет. Он увидел, что на столе скопилась куча писем.
Он взял их и понес в столовую. Там его ждали бутерброды и бутылка пива.
Он рассеянно ел и открывал письма, раскладывая их на несколько стопок — те, на которые он должен ответить лично, и те, которые он отдаст утром Мэри.
Наконец письма закончились, и бутерброды тоже. Майкл встал и пошел в гостиную. Все в комнате оставалось так же, как при Туги. Даже корзинка с вязаньем стояла на табурете рядом с ее любимым креслом.
Казалось, Туги все еще была здесь. Ее присутствие он ощущал постоянно. Она была рядом, как всегда, и ее любовь по-прежнему помогала ему жить и побеждать.
— Я знал это, — сказал Майкл вслух. — Знал, что ты не можешь умереть.
Он уснул сразу же после того, как лег, и спал без снов, как усталый ребенок.
Его разбудила миссис Габбинс, стучавшая на кухне ножами. Когда она принесла ему утреннюю чашку чая и газеты, он уже сидел на кровати и писал письмо.
— Вы сегодня рано, сэр, — заметила миссис Габбинс.
— Утро чудесное, — ответил Майкл, — и у меня дел невпроворот.
— Ну, этого-то вы не боитесь, — заметила миссис Габбинс. — Съедите два яйца на завтрак?
— Да, и немного бекона, если он есть, — ответил Майкл.
Миссис Габбинс поставила перед ним чашку чая.
— Так-то вот. Люблю молодых людей с хорошим аппетитом. Не понимаю я этих молодых пустозвонов, которые не могут как следует подзаправиться. Они и ни на что другое не годятся, так я вам и скажу, ни на работу, ни на игру, и с женщинами тоже ничего не стоят.
— Идите-ка к себе, миссис Габбинс. Не забивайте мне голову с утра пораньше своими идеями, — приказал ей Майкл.
Она захихикала и спустилась вниз готовить завтрак.
Через минуту-другую он услышал звонок почтальона и шум падающего в ящик письма. Он встал, надел халат и спустился, чтобы забрать почту.
Это была обычная корреспонденция, и он лениво просматривал конверты, думая, что оставит их на потом. Но его внимание привлек серый конверт, подписанный мелким, нитевидным почерком.
Он нахмурился и открыл его. Он знал, от кого оно, еще до того, как прочитал подпись на конверте. Письмо начиналось так:
«Мой дорогой мистер Филдинг!
Как я понял из слов вашего секретаря, во вторник вы свободны. Думаю, пришло время нам поговорить. Не могли бы вы приехать в «Клэверли» в семь часов и остаться на обед?
Ваш Норман Болтис».
Майкл стоял и рассматривал письмо. Наступил момент, которого он так боялся. Момент, когда нужно было поговорить с сэром Норманом как со своим отцом.
Когда он прочитал письмо, которое Туги дала ему перед смертью, он едва поверил в то, что там было написано.
Он читал и перечитывал его снова и снова, пока не убедился, что это не ошибка.
Она писала открыто и честно, как он и ожидал от нее.
«Я не видела причин рассказывать тебе об этом раньше. Когда ты был маленьким, я собиралась рассказать тебе всю правду о твоих родителях, когда тебе исполнится двадцать один год. Но началась война, и свой двадцать первый день рождения ты отметил на Востоке. Вполне могло случиться так, что ты умрешь, так и не узнав, кто твой отец.
Мне казалось, что это не важно. Мы так хорошо обходились без него, и не было сомнений в том, что он сделал твою мать несчастной. Потом, к моему удивлению, когда ты вернулся домой, тебя как магнитом потянуло в Мелчестер.
Жизнь — странная штука, Майкл. И то, что мы называем совпадением, по моему мнению, является перстом судьбы. Ты принадлежишь Мелчестеру, и Мелчестер хочет тебя. Это была судьба, — то, что единственным человеком, который мог тебе помешать, стал твой родной отец.
Я знаю, что пришло время, когда я должна заговорить. Я ездила к нему. Трудно выразить словами, что случилось во время нашего разговора. Я могу только сказать, что очень сожалею, что так долго хранила эту тайну. Если есть человек, которого судьба жестоко наказала, то это твой отец. Он хотел иметь сына больше всего в жизни. И хотя сын у него был, он никогда не знал об этом. Это он решил, что тебе не следует рассказывать об этом немедленно, что нужно подождать до моей смерти, и я бы хотела, чтобы ты оценил эту деликатность и понимание.
Кто знает, когда я умру? — возможно, быстро, возможно, пройдет еще много лет, но я хочу подчеркнуть: Норман вел себя в этой ситуации как настоящий джентльмен».
Сэр Норман не мог и предположить, что Туги умрет так скоро. Но он оставил Туги приемного сына до самой ее смерти.
Ему, должно быть, нелегко было принять такое решение.
Но для Майкла это было очень неприятно, и он хотел во что бы то ни стало избежать встречи с ним и уехать в Лондон как можно позже, оттянув ужасный момент.
Затем, когда он уже решился убежать, почувствовал, будто Туги смеется над ним. Она бы назвала его трусишкой! Да и чего тут бояться? Смешно Майклу Филдингу бояться хилого старика, чья жизнь уже на исходе?
Он положил письмо в карман, а остальные бросил на столик в холле.
«Хорошо, — сказал он Туги, жившей теперь в его сердце, — я поеду, но ты должна помочь мне в этом. Я смущаюсь, как школьник».
Когда он диктовал письма Мэри, он заметил произошедшую с ней перемену. Она казалась более живой и стала красивее, чем была в последнее время. Он уже привык к несчастному выражению ее лица, опущенным вниз уголкам рта, взгляду побитой собаки, вымаливающей прощение у грозного хозяина.
Сегодня утром она улыбалась и даже хихикнула, когда какая-то фраза в письме ей особенно понравилась. Майкл опасался делать ей какие-то замечания, чтобы не повторились снова те сцены, которых он так боялся. Но когда письмо было напечатано, Майкл сказал: