крови, костей и других телесных жидкостей. Говорят, он предлагал обменять свой рецепт на титул, связанный с местом рождения. Есть много других готических легенд о нем (например, о его нездоровой тяге к вскрытиям животных), но большая их часть появилась после выхода в свет романа Шелли, и непонятно, слышала ли Мэри когда-нибудь о нем, даже если некоторые рассказы существовали и ранее.

Отвратительные фантазии

Сумасшедшим немецким ученым, о котором, вероятнее всего, Мэри знала, был Иоганн Вильгельм Риттер (1776–1810). Будучи передовой фигурой немецкой натурфилософии (см. страницу 66), Риттер являлся многообещающим молодым представителем немецкой романтической науки до тех пор, пока не случилось нечто пугающее. Блестящего физиолога из Йенского университета знали даже в Лондоне, где сэр Джозеф Бэнкс, президент Королевского общества, следил за развитием молодого ученого. Будучи основоположником исследований в области вольтовых столбов, Риттер одним из первых разложил воду электролитическим способом. Он стоял у истоков возникновения гальванопластики и изобрел сухую батарею и электрический аккумулятор, и все это еще до тридцати лет. Его главным достижением сегодня считается открытие ультрафиолетового освещения.

Квазимистическая натурфилософия Риттера навела его на мысль о том, что ключевым принципом вселенной является противостояние между полюсами. Соответственно, читая о том, как Уильям Гершель открыл инфракрасное излучение, поместив индикатор за красным концом спектра солнечного света, он высказал предположение о том, что в другом конце спектра должен быть противоположный тип света. Гершель использовал термометр для определения влияния инфракрасного света, но этот прибор не сработал на фиолетовой стороне света. Риттер использовал хлорид серебра, который, как ему было известно, реагирует на свет, окрашиваясь в черный цвет, и быстрее всего он почернел при переходе от красного к фиолетовому цвету. Поместив колбы с хлоридом серебра в синей части спектра и сразу же за ней, он обнаружил, что именно здесь быстрее происходило потемнение. Риттер окрестил открытую им видимую энергию «химическими лучами».

Но амбиции Риттера, как и Франкенштейна, простирались за пределы «весьма мизерной реальности». Как писал Новалис, он же Фридрих фон Харденберг, поэт и горный инженер, «Риттер в самом деле ищет подлинную душу мира природы! Он хочет расшифровать ее видимый и осязаемый язык и объяснить возникновение высших духовных сил». Обратите внимание на параллель с преклонением Виктора перед учеными, которые «искали секрет бессмертия и власти», и его почти бредовым замыслом: «Я сделаю больше, много больше; идя по проложенному пути, я вступлю затем на новый, открою неизведанные еще силы и приобщу человечество к глубочайшим тайнам природы».

Поиск «души мира», который вел Риттер, по-видимому, был направлен на гальванические реакции, и ирландский химик Ричард Ченевикс, член Королевского общества, во время научного путешествия по Германии взволнованно писал сэру Джозефу Бэнксу об успехе Риттера в Йене. По его словам, именно Риттер делал «самую интересную» работу, добиваясь «важнейших результатов» с помощью большой гальванической батареи, которая оказывала «мощнейшее воздействие на организм», при этом сохраняя «наиболее деликатные органы».

В 1804 году Риттер переехал в Мюнхен, чтобы занять должность в Баварской академии наук. В августе того же года Ченевикс писал Бэнксу, предупреждая его о том, что хотя «Риттер является единственным человеком подлинного таланта» из всех, с кем ему приходилось встречаться, он попал под влияние «Натурфилософии»[19], и «его мысли и принципы перевернулись». В ноябре Ченевикс намекнул, что Риттер замышляет что-то шокирующее и противозаконное:

«Я видел, как он повторяет свои эксперименты, и они кажутся весьма убедительными. Не берусь сказать, была ли в них какая-то хитрость… Невозможно замыслить что-либо столь же отвратительное и унизительное для человеческого понимания, как его фантазии».

Природу этих фантазий Ченевикс не уточняет, но из изданной после его смерти автобиографии «Заметки молодого материалиста» можно предположить, что исследования Риттера шли все больше в оккультном направлении, где лозоходство сменялось гальваническим оживлением трупов – сначала животных, потом людей. Доказательств этому у нас нет, но карьера и душевнее здоровье Риттера были подорваны. Он потерял интерес к семье, заперся в своей лаборатории и в конце концов сошел с ума и умер в нищете и болезни в 1810 году в возрасте всего тридцати трех лет. Ричард Холмс, биограф Шелли и специалист по истории романтической науки, отмечает: «При других обстоятельствах его мемуары могли быть мемуарами молодого Виктора Франкенштейна».

Холмс предполагает, что грустная готическая история Риттера могла дойти до Мэри и Перси через один из множества источников. О ней знал Дэви и, возможно, Лоренс, учившийся в Германии, и мог знать Полидори. В предисловии к первому изданию «Франкенштейна» Перси отдельно упоминает «некоторых немецких писателей-физиологов»[20]; вполне возможно, что одним из них был Риттер.

Образы идеального отца

Основные гипотезы о реальном прообразе Франкенштейна сводятся к лицам, которых Мэри и Перси наверняка знали лично. Один из таких кандидатов – Уильям Лоренс, хирург, оказавший огромное влияние на Перси и Мэри и их взгляды в области биологии, витализма и материализма. Лоренс был известен как анатом и, прежде всего, бесстрашный защитник нового механистического и материалистического направления в научном мышлении. Он отстаивал радикальные и дерзкие научные принципы, ставшие причиной его конфликта с правящей верхушкой и создавшие ему репутацию опасного и даже безбожного материалиста, – обвинения, которым подвергался и герой Мэри.

Вторым кандидатом был Гемфри Дэви, блестящий и харизматичный ученый-романтик, чьи полные энтузиазма эксперименты с электричеством захватили воображение Мэри и ее поколения (см. страницу 49). По словам Мартина Уиллиса, редактора «Литературно-научного журнала», «связь Дэви с движением виталистов (тех, кто верит, что источник жизненной силы заключается в электричестве) и его работа о наблюдаемой гармонии между силами природы принесли ему признание в романтических кругах». Уиллис подчеркивает, однако, что Дэви в романе выступает прежде всего в роли профессора Вальдмана, самого положительного героя-ученого в книге. И действительно, Шелли почти в полном объеме включает отрывки из лекций Дэви в одну из речей Вальдмана.

Предшественником Лоренса и Дэви – во влиянии, по крайней мере, на Перси – был врач, астроном и геолог Джеймс Линд (1736–1812). В несчастливые годы учебы Перси в Итонском колледже Линд жил неподалеку и смог стать другом и наставником будущего поэта. Позднее Мэри напишет, что Перси «часто говорил… “Я обязан этому человеку намного – о, намного больше, чем своему отцу”». Линд путешествовал по свету в качестве судового хирурга и сопровождал сэра Джозефа Бэнкса, члена Королевского общества, в его научной экспедиции на север в 1772 году. Кроме того, он с энтузиазмом занимался научной работой, связанной с электричеством, а его сын Александр припоминает