Ольга взяла двести долларов, альбом с семейными фотографиями, свои письма к маме, мамино зимнее пальто… И вернулась. Хотя возвращаться ей было уже некуда. Она сняла маленькую темную комнатку в частном доме у молчаливой старушки, нашла своих прежних пациентов и стала ходить к ним на дом делать массаж. Денег хватало, чтобы прокормиться и за квартиру заплатить. Два раза она звонила в Москву Шурке. Один раз никто не ответил, второй раз ответил… Григорий. Ольга повесила трубку, пошла домой и сутки пролежала в темноте.

Галку она встретила через пару дней в своем переулке, когда ходила к колонке за водой. Галка тоже из ее пациентов — после травмы позвоночника полгода в их отделении лежала, и Ольга просиживала с ней порой ночи напролет — уж очень больно было Галке тогда… Особыми подругами они не были, но Галка в тот же вечер уволокла ее к себе, поселила в дальней комнате и постепенно вытянула из нее все, о чем она могла сказать вслух. Галка же заставила ее рисовать портреты, заметив, что после каждого сеанса массажа у Ольги трясутся и плохо слушаются руки. Галка же нашла то объявление. Галка помогла за три дня сшить костюмчик из серого шелка, завалявшегося в бабкином сундуке с доперестроечных времен. Что бы она делала без Галки?

А вот теперь Галка растрепала все Игорю Дмитриевичу. Душе общества. Королю бала. Хорошо хоть, что и Галка всего не знает…

— Ну, не знаю. — Инга Максимовна хмурилась и кусала губы. — Конечно, все-таки хоть какая-то надежда. Но ведь страшно, сына… А Ольга что говорит?

— Она пока не знает. — Игорь метался по комнате, не находя себе места. — Я боюсь ей говорить. Она, наверное, испугается… Ма, но ведь такие операции делали уже! Они же сами сказали — технология отработана… Девяносто процентов — положительный результат…

— Вот-вот, — хмуро буркнула Инга Максимовна. — Девяносто процентов… Ты все-таки скажи Ольге. Она же медик, может, знает чего об этом. Игорь ехал в Семино, в сотый раз обдумывая, как он сообщит Ольге об операции, которую собираются сделать Анне. Он и сам боялся безумно и представлял, как испугается Ольга. Но ведь это хоть какая-то надежда, как сказала мать. Анна слепнет, и никто не знает, в чем дело. Никто не может сказать, чем все закончится. Он боялся операции, но был за нее. Мать боялась операции, но тоже вроде была за. Галка, услышав об этом, поджала губы, насупилась и потребовала, чтобы обо всем немедленно рассказали Ольге. Ольга лучше знает, можно делать Чижику операцию или нет.

— Откуда она может знать? — удивился Игорь. — Она даже не в глазном отделении работала. Специалисты, наверное, знают все-таки лучше.

— Специалисты! — надменно фыркнула Галка. — Лучше Ольги не знает никто…

Осеклась и, как Игорь ни приставал, ничего больше говорить не стала. А ведь Галка знала об Ольге что-то такое, чего он так и не сумел у нее выведать. Хотя постепенно вытащил кое-что: как бывший муж встречаться со своей дочкой Ольге запретил, например. А Ольга с его дочкой два года как с собственной… Два года! Тут она за один месяц к Анне так привыкла, что четвертый день как потерянная, того и гляди — с загипсованной ногой в город поскачет… Еще он узнал, что Ольга распорола завотделением руку скальпелем. Все-таки это большая удача, что тогда, ночью, у нее скальпеля под рукой не оказалось. Игорь смешливо хмыкнул про себя: ишь, какой хищный олененок, оказывается… А еще узнал об этих облигациях жилищного займа, об этих трех метрах ее будущей квартиры… Вот ужас-то… Что ж за Григорий такой был, чтобы… Да и то, Галка говорит, третий метр Ольга сама за последний месяц заработала.

— Почему она замуж не хочет идти? — выпытывал он у Галки. — Она что, своего бывшего до сих пор любит, что ли?

— Отстань, — хмуро буркнула Галка. — Я эту чушь слышать не хочу. Любит! Сказал тоже. Да этот Гришка кого хочешь любить отучил бы… Сам у нее спроси, чего она замуж за тебя не хочет идти.

Ну что ж, он сам и спросит. А потом расскажет об операции. Нет, сначала расскажет об операции, а потом спросит, почему она замуж не хочет.

— Операция? — Ольга распахнула глаза так, что они стали и вовсе нечеловеческих размеров. И Игорь впервые увидел в этих глазах ничем не прикрытый ужас. — Это невозможно… Это нельзя! Игорь Дмитриевич, вы даже не понимаете, о чем говорите!

— Оленька. — Игорь и так-то боялся, а реакция Ольги добавила страху. — Оленька, я все понимаю, но ведь это хоть какая-то надежда. Специалисты говорят…

— Через мой труп. — Ольга попыталась встать с кресла, совершенно не слушая его, глядя сквозь него двумя огромными черными ямами, полными животного ужаса. — Я Чижика не отдам… Я ее увезу и спрячу…

Игорь удержал Ольгу в кресле, ногой подтянул стул и сел напротив, крепко сжимая ее маленькие, словно птичьи, ладошки своими большими горячими ладонями.

— Оленька, успокойся, зачем ты так? Ты ведь не представляешь, что у Анны с глазками. Ей через два года в школу, а они даже сказать не могут, что с ней через два года будет. Никто ничего сказать не может…

— Я могу, — неожиданно спокойно ответила Ольга и потянула свои пальцы из его рук. Глядела она сейчас прямо ему в глаза, очень решительно и немного печально. — Дайте, пожалуйста, мою сумку… Она в верхнем ящике тумбочки. Скорей.

Он, ничего не понимая, встал, открыл верхний ящик и вынул небольшую серую дамскую сумочку. Протянул ее Ольге и стал смотреть, как она открывает ее, вытаскивает пачку каких-то бумаг, укладывает себе на колени и принимается торопливо перебирать, что-то отыскивая…

— Вот. — Она протянула Игорю какие-то листочки официального вида, со штампами и печатями.

Он взял эти листочки, заглянул, ничего не понял — выписка из истории болезни какая-то… Глянул на Ольгу вопросительно.

— Я знаю, что будет с Чижиком через два года. — Она не опустила глаз. — Через два года она будет видеть еще хуже. Но ненамного. Успеет научиться читать, и писать, и рисовать… И ходить без посторонней помощи. И вязать. И на пианино играть, если вам так уж хочется. Она совсем ослепнет годам к двадцати двум — двадцати четырем, наверное. Вот тогда и можно будет делать операцию. И уж конечно, не кератопластику… Операция будет намного легче, и результат — стопроцентный успех. Стопроцентный! Что вы на меня так смотрите?

— Откуда ты знаешь? — прошептал Игорь.

— Вы не поняли, да? — Она потянула бумажки из его рук, нашла что-то, подчеркнула ногтем и опять сунула ему. — Это все про меня. Я всю жизнь такая была… примерно как Чижик. С детства. А потом зрение стало еще больше падать, ну, я совсем и ослепла: минус двадцать четыре и катаракта. Два года назад мне сделали первую операцию, на левом глазу. Через полгода — на правом. Если бы какую-нибудь кератопластику сделали в детстве, потом зрение уже нельзя было бы спасти… Катаракта… В общем, я думаю, у Чижика то же самое будет.

— Откуда ты знаешь? — повторил он.

— Это очень заметно. Я даже не понимаю, как врачи не увидели. Она яркий свет любит. При очень ярком свете Чижик в очках почти нормально видит. Я знаю врача, который посмотрит Чижика и все вам расскажет. Это он первый у меня катаракту заметил. И он мне операцию делал.