— Ты думаешь, девчонки нет в живых?

— Не хочется в этом признаваться, но у меня такое предчувствие есть.

— Убийство или самоубийство?

— О самоубийстве я даже не подумал.

— А зря, — задумчиво сказал Вилли. — Очень уж она неуравновешенная. Была по крайней мере. Я видел ее всего пять минут, и за это время у меня от нее голова пошла кругом. Невозможно было предсказать, что она выкинет в следующий момент — то ли будет со мной заигрывать, то ли выбежит со слезами из комнаты. Какая-то она неконтактная.

— А если попроще?

— Понимаешь, Феба ужасно сексуальна и сама же этим крайне тяготится. Сексуальная и в то же время тревожная. Насколько я знаю ее родителей, детство у девочки выдалось не самое счастливое, ведь мать, такая же сексуальная истеричка, совершенно ею не занималась. Поэтому никогда не известно, что такие женщины, как Феба и ее мамаша, могут учинить.

— Или что с ними могут учинить.

— Значит, ты думаешь, это убийство, — заключил Вилли.

— Сначала не думал, а теперь думаю.

— А что изменилось?

— Вчера на Полуострове произошло еще одно убийство.

— Ты имеешь в виду Мерримена, маклера по продаже недвижимости?

— Все-то ты знаешь.

— Просто вчера на Полуострове оно было единственным. Полиции здорово повезло. — Вилли хмыкнул. — От приятеля, который работает в суде, в Ман-Матео, я совершенно случайно узнал, что разыскивается Кэтрин Уичерли. Если ты знаешь, где...

— Понятия не имею. Я ее и сам ищу. Вчера вечером мы с ней беседовали в Сакраменто, а потом ее дружок шарахнул меня по голове монтировкой, после чего они скрылись в неизвестном направлении.

— То-то у тебя голова забинтована.

— Пустяки. Но Кэтрин Уичерли мы отыскать должны.

— "Мы"?

— Говорю «мы», потому что без твоей помощи мне не обойтись. У тебя для розысков есть все необходимое, а у меня — нет.

Вилли скис:

— Прости, Лью, но у меня сейчас дел невпроворот.

— Что у тебя произошло с Уичерли в прошлом году?

Он пожал плечами и допил мартини.

— Тебе, похоже, не нравится Уичерли, — допытывался я.

— Еще как нравится. Я вообще люблю этот тип. У таких, как он, деньги вместо мозгов. При этом он себе на уме: эти избалованные тупицы вообще-то народ изворотливый. В прошлом году он меня здорово нагрел. — Чувствовалось, что Вилли злится: глаза у него стали еще темнее, а нос, наоборот, побелел. — Этот болван подослал ко мне одного из своих людей, местного шерифа по имени Хупер, и отобрал у меня вещественные доказательства.

— Какие еще вещественные доказательства?

— Письма, которые Уичерли передал в наше бюро. Я лично занимался этими письмами, убил на них уйму времени, таскался из города в Медоу-Фармс, а когда работа подходила к концу, этот осел вдруг решил прекратить расследование.

— Почему?

— Его спроси. Он ведь твой подопечный, а не мой.

— И все-таки? Есть же у тебя на этот счет какие-то идеи?

— Разумеется, есть. Дело в том, что я докопался до истины. У меня возникла догадка, что эти письма были состряпаны членами его семьи. Да что там догадка! У меня и доказательства были. Но я свалял дурака и сообщил об этом Уичерли, а надо было обратиться в полицию — тогда бы, может, все встало на свои места.

— Я тебя не понимаю.

— А тебе и не надо ничего понимать. Все это я говорю только к тому, что впредь с твоим Уичерли я не желаю иметь ничего общего.

Официантка принесла бифштексы, и я решил продолжить уговоры, когда Вилли насытится. Однако и насытившись он оставался столь же непреклонен.

— Нет, дружок, у меня и без того дел хватает, но, даже сиди я без работы, на Уичерли я трудиться не стал бы. Если хочешь, могу по старой дружбе сказать своим ребятам, чтобы они поискали девчонку. Живую или мертвую.

— И на том спасибо.

— Тебе мало?

— А ты не мог бы дать мне копии этих писем, если они у тебя есть?

— С моей стороны это было бы неэтично, — решил подразнить меня Вилли. — Впрочем, и Уичерли тоже со мной не церемонился. Пойдем ко мне в контору, поищем эти письма в картотеке.

Под контору Вилли снимал пятикомнатную квартиру на третьем этаже старого дома на Гири-стрит. Его кабинет находился в просторной комнате с персидским ковром, старинной мебелью красного дерева и диваном. К стене были приклеены скотчем описания разыскиваемых преступников и их фотографии. В углу, между холодильником и несколькими занимавшими всю стену металлическими шкафами с картотекой, стоял стенд, где под стеклом демонстрировались пистолеты, ножи, дубинки, кастеты.

Вилли отпер ящик картотеки на букву "У", некоторое время в нем рылся, а затем достал папку с бумагами и положил ее на письменный стол:

— Вот письмо, которое прислал мне Уичерли.

Я открыл папку и прочел деловое, лаконичное письмо, аккуратно напечатанное на фирменном бланке Уичерли.

Уважаемый мистер Мэки,

По мнению представителя моей фирмы в Сан-Франциско, Вы пользуетесь репутацией опытного и надежного сыщика. Именно эти качества мне очень пригодятся. Дело в том, что на прошлой неделе на мой домашний адрес пришло два угрожающих анонимных письма, автор которых, несомненно, безумен и, весьма вероятно, очень опасен. Мне необходимо установить его личность.

Если Вы готовы взяться за это дело, пожалуйста, свяжитесь со мной по телефону, и я закажу вам авиабилеты. О содержании письма, как Вы догадываетесь, не должны знать ни власти, ни пресса — никто вообще.

Искренне Ваш,

Гомер Уичерли (президент)

Дальше следовала витиеватая, неразборчивая подпись.

— Когда я приехал, он вручил мне письма, — сказал Вилли, — и я снял с них копию. Только про копии, пожалуйста, Уичерли ничего не говори — я их всегда снимаю.

И он протянул мне два тонких листа желтой бумаги с отснятыми на них копиями анонимных писем. Ни даты, ни обращения. Я сел за стол и стал читать первое письмо:

Берегитесь. За ваши грехи вы будете наказаны. Помните Содом. Вы что же, считаете, что можете, как собаки, совокупляться прямо на улице? Неужели брачный обет ничего для вас не значит? Помните, грех наказуем вплоть до третьего и даже четвертого поколения. Помните, у вас есть ребенок.

А если забыли, я вам напомню. Я не дам вам погрязнуть в собственных нечистотах. Я нанесу вам удар — причем тогда, когда вы будете меньше всего ожидать этого. Еще поплачете, еще будете рвать на себе волосы. Берегитесь.

Друг семьи?

А вот что говорилось во втором письме: