— Я иду искать Андрея и сейчас его поймаю! — грозно произнес я.

Мальчик с криком выбежал из кустов и побежал по площадке. С чего бы ни начиналась игра, она почти всегда оканчивается догонялками. Дети любят догонялки. Даже Супермен и тот, запыхавшись, все равно всегда продолжал бежать, когда дети гнались за ним. Останавливаться нельзя ни в коем случае. Через какое-то время дети сами устанут и сбавят темп погони. Но когда ими движет азарт, останавливаться нельзя. Весь смак-то в азарте. Прости, Господи, азарт этот не тот, что в азартных играх, в казино или в предчувствии того, что вот-вот сломишь огромный куш. Нет. Он совсем другой, непорочный.

— Догоню!

— Хомяк! — кричал мальчик и убегал от меня.

Я делал вид, что мне его никак не догнать. Он бежал, оглядываясь на меня, гогоча и улыбаясь. Ему было весело, впрочем, как и мне. Забылись жажда, бегущий по спине пот, трущий в плечах тяжеленный костюм, отекшие за день ноги.

— Поймал, — крикнул я, схватив его за руку.

— Паймаль, — улыбнулся мальчик.

Господи, мне казалось, что в ту минуту на него снизошло абсолютное счастье и этим счастьем был я, потный голодный мужик в идиотском костюме хомяка, который купили на распродаже на каком-то рынке. За неимением перманентного счастья, за которым все охотятся, такое вот мимолетное, простое особенно ценно. Господи, делай нас счастливыми почаще. Господи, услышь нас.

— Хомяк! — весело закричал мальчик и снова побежал, на этот раз по направлению к качелям.

Мы оба, наверное, не заметили, как к нам присоединились еще ребятишки. Они убегали от меня, догоняли, снова убегали, цеплялись за мою шею, стараясь прокатиться верхом. Самые смелые пытались стянуть плюшевые лапы или оторвать хвост для того, чтобы убедиться, что хомяк не настоящий. Но плюшевые лапы, хвост и другие части костюма были пришиты как следует. Время летело незаметно. Так всегда — самые приятные мгновения пролетают со свистом, самые тягостные длятся целую вечность.

Я съехал с горки вслед за мальчиком. Глядя, как я протискиваюсь в узкое отверстие пластиковой трубы, Андрей смеялся. Другие дети отвлеклись на что-то другое, кажется, на клоунов у соседнего аттракциона. Смех Андрея отдавался в трубе так, как бывает, когда кричишь в какую-то очень большую кастрюлю — голос становится забавным, металлическим.

Уже съехав, я услышал какой-то странный звук, но не придал ему значения — такой, какой бывает, когда слишком густой йогурт выливается из узкого горлышка пластиковой бутылки. Мальчик перестал смеяться. Я вылез из трубы, отряхнулся и потянул спину. Обычно дети смеются, когда я это делаю. Но он молчал и, замерев на месте, сосредоточенно смотрел на меня. Звук снова повторился, на этот раз он был каким-то чавкающим. Я огляделся по сторонам, но не нашел его источника. Тут мальчик, по-прежнему стоя неподвижно, боязливо, почти шепотом сказал:

— Хомяк, памаги, я обослался.

Господи, в тот момент мне захотелось либо провалиться, либо улететь куда-нибудь на Марс. То, почему мальчик просил меня о помощи, я понял спустя какие-то минуты: два часа истекли и к нам по дорожке, переваливаясь и дымя сигаретой, приближалась мамаша. Мальчик стоял, не двигаясь. Сзади шорты у него отвисли ниже колен и, если не вглядываться, то Андрей вполне смахивал на начинающего рэпера. Впрочем, так начинают не только рэперы, но и все не только музыканты — банкиры, сантехники, учителя, столяры, художники и все-все-все.

— Ну, наигрался? Что молчишь? Или мать уже не узнаешь?

Дама сплюнула на дорожку, бросила окурок и растерла его носком сандалии. Жест явно свидетельствовал о ее высокой культуре.

— Молчишь чего, спрашиваю тебя? — она подошла и дернула мальчика за руку так, словно пыталась ее оторвать с корнем. — Чего недовольный такой? Два часа носился тут как угорелый, а еще недовольный.

Мальчик тихо заплакал. Он смотрел, молча, на меня, умоляя о помощи, о спасении. Но, как известно, никакими известными науке способами грозовую тучу не удастся направить куда-то в сторону, особенно когда уже слышен гром и сверкают молнии.

— Послушайте, — вмешался я. — Может, как-нибудь полегче с ребенком? Случилась маленькая…

Господи, лучше бы я этого не делал, не вмешивался и не задавал лишних вопросов, тем более не учил ее жить — думаю, именно так она все и истолковала. Она смотрела настолько злобным, озверевшим взглядом, что, казалось, одно неверное движение, и она вцепится мертвой хваткой мне в горло, чтобы пережать его, а если не получится, то перекусить.

— Маленькая что? Что ты хочешь мне сказать? Слышь ты, хомяк, сделал дело, гуляй смело! Два часа отработал, сделай перекур.

«А ведь она еще не поняла, что он обосрался», — мелькнула у меня мысль и, очевидно, она эту самую мысль прочла.

— Ну, нах*й, посмотрите-ка! А я как дура стою тут и гадаю, чем воняет! Обосрался! Опять обосрался!

Она взмахнула рукой и отвесила мальчику знатный подзатыльник, затем еще и еще. Прости, Господи, но если бы я вмешался, то досталось бы и мне, а мальчику еще больше. Что ж, за все в жизни нужно платить, в том числе и за удовольствие побегать летом по парку вместе с хомяком.

Мамаша отвела мальчика в сторону, за ларьки с сахарной ватой и кафе. Она о чем-то ему в ярости говорила, продолжая отвешивать подзатыльники.

— Говна-то! Дерьма-то! — доносилось до меня. — Кому говорила больше так не делать? А?

Мальчик плакал. Дама порылась в сумочке и достала какой-то сверток.

Держа в одной руке сверток, а другой волоча за собой сына, мамаша направилась прямиком ко мне. Господи, как мне хотелось в тот момент стать Карлсоном, включить на полную катушку свой пропеллер и взмыть в небеса. А еще лучше — гордой чайкой по имени Джонатан Ливингстон, чтобы взмыть ввысь под всеобщее восхищение и исчезнуть где-то в пучине. Прости, Господи, за грешные мысли. Но и в самом деле мне стоило быть чуточку черствей и ретироваться раньше.

— Вот, слушайте вы, хомяк, — она подошла и всучила мне сверток, в котором оказалась сменная одежда. — Он обосрался при вас, так что идите, подмойте и переоденьте моего ребенка. Сейчас же! А у меня выходной. Вы поняли меня? Если что, я вам заплачу.

Она дожидалась нас в кафе, нервно покуривая и пуская из носа дым колечками.

— Мамочка! — бежал к ней через десять минут Андрей.

V

Никто не отрицает, Господи, что дети — это наше все. Им должно доставаться все самое лучшее. И чаще всего достается. Если не считать пары мелочей, исключений из этого вселенских масштабов правила, то так оно в парке развлечений и было. И есть. И будет.

Мамаши и папаши, меняющиеся в характере после получаса, проведенного в кафе, с виду интеллигентные люди после полета на катапульте превращающиеся в отборных матершильников; аниматоры, внешне смешные и жизнерадостные, под маской оказываются теми же самыми, но с точностью до наоборот.