Двадцать седьмого января 1740 года гвардейский отряд под музыку, с развёрнутыми знамёнами вступил в Петербург. Участник парада офицер-измайловец Василий Нащокин вспоминал, как встречали их столица и государыня:

«Штаб- и обер-офицеры, так как были в войне, шли с ружьём, с примкнутыми штыками; шарфы имели подпоясаны; у шляп сверх бантов за поля были заткнуты кукарды лаврового листа, чего ради было прислано из дворца довольно лаврового листа для делания кукардов к шляпам, ибо в древние времена римляне с победы входили в Рим с лавровыми венцами, и то было учинено в знак того древнего обыкновения, что с знатной победой над турками возвратились… и, обойдя по берегу Невы-реки кругом дворца, у дворцовых ворот свернули знамёна и распустили по квартирам, а штаб- и обер-офицеры позваны ко двору и как пришли во дворец, при зажжении свеч, ибо целый день в той церемонии продолжались, тогда её императорское величество, наша всемилостивейшая государыня, в средине галереи изволила ожидать, и как подполковник со всеми в галерею вошёл, нижайший поклон учинили. Её императорское величество изволила говорить сими словами: “Удовольствие имею благодарить лейб-гвардию, что, будучи в турецкой войне в надлежащих диспозициях, господа штаб- и обер-офицеры тверды и прилежны находились, о чём я чрез генерал-фельдмаршала графа Миниха и подполковника Густава Бирона известна, и будете за свои службы не оставлены”.

Выслушав то монаршеское слово, паки нижайше поклонились и жалованы к руке, и государыня из рук своих изволила жаловать каждого венгерским вином по бокалу, и с тем вы-сокомонаршеским пожалованием отпущены. И того же ген-варя 27 дня объявлен был ввечеру турецкий мир и палили из пушек, а 28 и 29 числа все походные штаб- и обер-офицеры трактованы во дворце богато за убранными столами, и по два дни обедали и потчиваны довольно; в 30 же число соизволила государыня всемилостивейше указать всем прибывшим из похода турецкого гвардии унтер-офицерам и капралам ко двору быть и жалованы к руке, и оные за ту военную службу от своего государя монарха получили благодарение и указано оных потчивать гофмаршалу Шепелеву».

Всем побывавшим в походе гвардейцам в награду выдали третное жалованье. Отличившимся офицерам, отправленным в губернии с объявлением мира, позволялось принимать подарки: «…кого сколько подарят, то во удовольствие за службу»; капитан Нащокин таким образом «заработал» в Нижегородской губернии 1350 рублей. А вернувшиеся из похода унтер-офицеры «в знак особливой за службу милости» получили следующий чин.

Но и в мирное время Анна Иоанновна занималась гвардейскими делами: решала вопросы об обеспечении полков сукном и провиантом, рассматривала рапорты командования и индивидуальные прошения об увольнениях, переводах, отпусках и повышениях в чине. Солдатам запрещалось «иметь между собой ссоры и драки», а полковому начальству — отправлять в 1736 году в отпуска и «посылки» гвардейцев без разрешения императрицы. Она же определяла меру наказания провинившимся даже по не самым «важным» делам; так, загулявший в первый раз сержант Иван Рагозин в качестве штрафа «стоял под 12 фузеями».

Непорядки в гвардии полковница воспринимала болезненно. Некоторые из господ офицеров стремились получить отпуск, следующий чин или выгодную должность не заслугами, а более привычными средствами. «Известно нам учинилось, — извещал именной указ Анны от 15 декабря 1738 года, — что в некоторых полках нашей пехотной лейб-гвардии ротные командиры, також полковые адъютанты и секретари с унтер-офицеров, капралов и солдат, как при отпуске в домы их и при выпуске в другие полки в обер-офицеры, так и при повышении чинов в лейб-гвардии, берут немалые взятки деньгами и другими вещами, и для таких взятков иных и без всяких заслуг, к тому ж и недостойных, по таким страстям и по свойству аттестуют и своим полковым командирам представляют, а чрез такие их происки чести достойные люди в нестерпимой обиде остаются и охоту к службе теряют, понеже многие из шляхетства лет по 15 и по 20 будучи в солдатах, приходят в крайнюю слабость и нерадение…»

Государыня повелела штаб-офицерам всех полков допросить подчинённых, получивших отпуска и чины, на предмет дачи взяток. В случае признания взяткодателям даровалось прощение, но «ежели они неправду покажут или запираться будут, а после в том обличены будут, тогда они яко преступники наших указов судимы и истязаны быть имеют». Особого результата эта акция, кажется, не имела. Государыня была весьма огорчена растратой и похищением полковых средств секретарём Преображенского полка Иваном Булгаковым (он забрал более десяти тысяч рублей) и тем, что конфискованное имущество виновного даже не было продано, и приказала взыскать утраченную сумму со всех офицеров полка, для чего раздать им «пожитки» Булгакова для продажи.

Судить же полковница старалась по справедливости. В августе 1736 года Преображенский солдат Еремей Олонский утащил с пожарища чей-то котёл, но был пойман измайловцами. Военный суд решил, что вор достоин казни, но обер-аудитор признал, что украденное «малой цены», и предложил иное наказание — «жестокое гонение спицрутен». Анна согласилась: «Учинить по ревизии». На том же большом столичном пожаре преображенцы из дворян Евстигней Санков и Захар Заболоцкий увидали, что в то время, как «горел Мытный двор» на Мойке, купцы стали прятать деньги и товары в воду, и стащили у них мешок со 100 рублями, но попались с похищенным конногвардейскому патрулю. Государыня согласилась со строгим наказанием дворян-воришек: «гонять спицрутен» шесть раз через батальон и сослать в оренбургский гарнизон.

В башкирские степи отправились Преображенские гренадеры Панкрат Смагин и Герасим Пожидаев, продавшие юному гардемарину Никите Пушкину не принадлежавшего им солдатского сына Дмитрия Онофриева за 13 рублей да ещё и в купчей указавшие цену в пять рублей, чтобы уменьшить пошлину. Судя по судебным делам, мошенническая продажа подставных лиц «по общему с ними согласию» являлась фирменной проделкой столичных гвардейцев; покупатель терял деньги, когда купленный «хлопец» бежал или оказывался не тем, кого продали по документам. Следствие установило, что Смагин однажды уже продавал своего дворового, которого сам же подговорил бежать и спрятал у себя в деревне. Полковница решила наказать и незадачливого пострадавшего: Пушкин получил с виновных не 13, а пять рублей — ту сумму, которую согласился написать в купчей.

В январе 1740 года началось следствие по делу о взятке в два ведра вина и двух гусей, будто бы данной тремя служивыми Московского батальона капитану Ивану Изъединову, чтобы избежать штрафа за драку. Капитан отрицал приношение и был готов «очиститься присягою», но государыня не стала позорить ветеранов-гвардейцев и велела «уничтожить» дело. Однако с неисправимыми преступниками она поступала сурово. В 1736 году солдат Фёдор Дирин, возвращаясь с караула в Адмиралтействе, ухитрился украсть пудовую свинцовую плиту и спрятал её, «завертев в постелю». Он оказался рецидивистом — в прошлом году украл рубашку у товарища, клещи и молот с наковальней из кузницы, а до того загулял в отпуске на целых пять лет! Суд не нашёл смягчающих обстоятельств, и государыня не пожалела гвардейца-вора: 14 июля он был повешен. Приговорила Анна к казни и взяточника поручика Матвея Дубровина, но в качестве милости разрешила его «от бесчестной смерти уволить, а вместо того расстрелять». Но зато она вошла в положение Преображенского штаб-лекаря, убившего напавшего на него грабителя, и признала невольного убийцу невиновным.