Вышли к оврагу, который был весь вытоптан людьми. И сейчас он был полон. Тут накапливались роты до переправы. Обошли овраг.

Вышли на дорогу, пошли по пыльной обочине, глотая густо поднятый техникой и тысячами ног чернозём, перемолотый в пыль. Тут нас и нашёл водила моего ГАЗика. Он нас быстро примчал до штаба.

Едва попав в расположение, пришёл в дикую ярость – успели накатать и натоптать множество дорог и тропинок, люди и транспорт в совершеннейшем беспорядке размещены, как придётся. Раздраконили на свежие дрожжи! Разорался, как паровоз перед переездом. Как не на фронте, а в тылу! Тут ещё и Брасень попал под горячую руку – сунулся ко мне, чтобы я куда-то позвонил, а то ему опять чего-то не дали, но получил по шее, ещё и пинка под зад. Забегали с охапками веток, стали натягивать масксети. А самим догадаться не судьба? Тут весь извёлся, как их потерять не можется, а им самим собственная жизнь не дорога. Значит, я заставлю её, жизнь, поберечь! Кулаками желание поберечься вобью! И мой рассудок сберечь заодно.

Подойдя к штабной палатке, вообще пришёл в неописуемый «восторг»! Палатка! В зоне досягаемости батарей противника! Гля! И чему я их учил!

– Сугроб! Гля! Иди сюда, пёсий потрох! Ко мне, гля!

– Иваныч, ты чё? Комфронта же!

– Ты ещё и генералов угробить решил? – взревел я.

И ударил его, со всей своей возможной дурью и злостью, в грудь. И ещё не известно, чем бы это закончилось для моего же начштаба, да и для меня потом, но удар мой успел сбить Громозека, начштаба получил только по касательной. Зато я накинулся на Громозеку. Несколько минут мы, молча, пыхтя только, вели схватку. Я наносил удары, Громозека их, молча и очень эффективно, парировал или уклонялся.

– Генерал ждёт, – напомнил он мне. Как будто мы не дрались, а в подкидного играли.

Я перестал пытаться пробить его оборону, тяжело вздохнул, выдохнул.

– Полегчало? – спросил Громозека.

Я кивнул. И верно, мир перестал «мерцать» сумраком.

– Обращайся.

Я ухмыльнулся, два раза хлопнул по своим бокам, выбивая из одежды пыль, и шагнул за полог палатки.

Встав перед генералами, представился, извинился.

– Пришёл в себя? – с недовольной усмешкой спросил Николай Федорович. Он был зол. Но старался этого не показать.

– Да, спасибо.

– Постарайся впредь воспитывать своих подчинённых не в присутствии вышестоящих командиров. Это некультурно.

– Виноват, исправлюсь.

– Надеюсь.

И как начал меня распекать! За то, что я не сидел здесь, в лесу, пеньком, а переправился на ту сторону. Да ещё и в бою лично учувствовал! Я слушал, слушал, а потом не выдержал, глухо, как-то рокочуще, от всё ещё не отпустившего меня гнева, задавленного, но не исчезнувшего, начал говорить:

– При всём уважении, товарищ генерал, вынужден напомнить вам, что я вам придан только на время проведения операции. И подчиняюсь вам только локально. Приказы ваши выполнять обязан, но прорабатывать меня, а тем более перевоспитывать – не позволю!

Генералы штаба фронта опешили, Ватутин побагровел, карандаш в его руках хрустнул, разлетаясь на части. Он вскочил, но я смотрел ему прямо в глаза. Мы некоторое время пободались взглядами, потом генерал махнул рукой, сел обратно:

– Ладно, проехали. Рассказывай, как там идёт наступление?

Я молча, сжимая кулаки, смотрел в переносицу генерала. Ну, скажите, это – нормально? То, как я себя сейчас повёл – нормально? Это – адекватное поведение? Меня пора в психушку и лечить, лечить, лечить! Или отдать «тройке» трибунала – те быстро «вылечивают». Проснувшаяся «холодная», расчётливая часть моего сознания – «калькулятор» – уже издевалась надо мной, мстя за проложенный мною для него в прошлый раз аморальный маршрут.

Смотрел на генерала и не мог понять: чего он хочет? Что он хочет услышать? Что ему сказать? А-а, была – не была! Хуже уже не будет:

– Плохо.

– Даже так? А мне докладывают об успехе. Враг разбит и повсеместно отступает.

– Организованно. На заранее подготовленные позиции. Подкрепления ему подходят, батареи развернуты, площади пристреляны. Резервы не «засвечены». И авиацию он ещё не применял.

Я глубоко вздохнул. Я, «калькулятором», понимал, как это выглядело с их стороны. Особенно на фоне моей истерики по дороге сюда и выпендрёжа только что. А выглядело это трусостью, паникёрством и пораженчеством. Лечить! Лечить! А воевать кому, пока я буду «отдыхать»?

Но раз уж начал «паникёрствовать», то продолжил:

– Танковым экипажам не хватает выучки – едут в бой, как паровозы на рельсах – только прямо! Не используют рельеф. Не видят ничего ни впереди, ни вокруг. Ни своих, ни врагов. Стреляют до последнего – не маневрируют. Взаимодействия танков и пехоты тоже не увидел. И пехота в бой бежит стадом баранов. В обороне – огонь по противнику из стрелкового оружия не ведут, ждут, когда пушки и пулемёты всю работу сделают. Стойкости нет – бегут на противника, потом от противника, потом опять на противника. Как танки кончатся, так и наступление закончится. Не вышло прорваться. Может, мне бригаду ввести в бой?

Генералы переглянулись. Ватутин спросил:

– Думаешь, у тебя лучше получится?

– Надеюсь.

Он постучал новым карандашом, что взял взамен сломанного, по карте, потом им же поднял козырёк фуражки.

– Так ты думаешь, не выйдет прорваться?

– Нас ждали. Именно тут ждали. Потому и авиацию не применяют. Заманивают. Пока всё идёт по их плану – мы втянулись в узилище, где у нас нет свободы манёвра, мы как на ладони, нас начинают перемалывать. Им надо перемножить на ноль наши наступательные возможности, они это и делают. Тогда этот участок фронта стабилизируется, и противник сможет отсюда снять часть войск.

– Молодец, просчитал немца. Как, по-твоему, он поверил, что мы тут нанесли основной удар?

Я прищурился, глядя прямо в глаза генерала. Нае… Обманул он, получается?

– Где? Там же нет переправы?

– Есть. Мы её притопленной сделали. Ночами строили. Сам увидишь.

Я ринулся к карте. Только сейчас я обратил внимание на красные стрелки с другого плацдарма.

– Сможешь сбить колокольню?

Впечатлён! Вот это игрок!

– Для меня честь быть под вашим началом, мастер! Круто-то как! Война – путь обмана? Сунь Ци?

Ватутин усмехнулся, типа: «А то, могём!», а потом спросил:

– Так сможешь колокольню сбить? Нам она при свете дня жить не даст.

– Будем посмотреть. То есть надо на месте сориентироваться.

– Поехали.

– Да, прошу извинения за своё поведение.