— Барбе д'Оревильи? — удивился он. — Что за изысканное чтение! «Красный занавес»… Гм… Когда-то я проводил семинар на эту тему.

Они еще о чем-то говорили. Я надел плащ и сунул в карман пачку сигарет.

Мне вдруг вспомнилась счастливая Солей, четверть часа назад скрывшаяся с Жюльеном д'Овидео в направлении улицы Сен-Симон. Потом я подумал о Джанет и о том, что ловкая американка не обиделась на мое спешное отступление. Наконец мне стало любопытно, ответила ли Принчипесса на последнее письмо, которое я отослал ей сегодня утром второпях, перед тем как отправиться в отель «Дюк де Сен-Симон».

И тут я заметил у себя в кармане какую-то бумажку. Поначалу я принял ее за старый ресторанный чек и хотел было выбросить в мусорную корзину, однако что-то подсказало мне, что я держу в руках свой смертный приговор. Я развернул записку и уставился в нее с недоумением. Кто сунул в карман моего плаща это гневное послание?

Мой дорогой Дюк, если я еще раз застану Вас с этой обворожительной американкой, наша переписка прекратится раз и навсегда. Я видела достаточно.

Ваша возмущенная Принчипесса.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

Итак, Принчипесса видела, как я целовал Джанет. Она схватила меня за руку почти на месте преступления, не приняв во внимание, какой неожиданностью стала для меня самого атака американки.

Другими словами, Принчипесса была здесь, на выставке, в этом отеле.

Выругавшись, я снова опустил записку в карман. Черт возьми! Спустя минуту я уже был возле регистрационного стола, за которым Аристид читал лекцию послушно внимающей ему из кресла Луизе Конти.

— Мадемуазель Конти! — закричал я сорвавшимся голосом. — Вы не видели, чтобы кто-нибудь из гостей возился с моим плащом?

Две пары глаз удивленно уставились на меня.

Аристид замолчал.

— Что значит «возился с вашим плащом»? — переспросила Луиза Конти, медленно проговаривая слова, как будто обращалась к больному. — Что-то не в порядке?

— Подходил ли кто-нибудь к моему плащу, да или нет? — набросился я на несчастную женщину, хлопнув себя по карману.

— Откуда мне знать? — пожала она плечами. — В конце концов, я не гардеробщица.

Аристид успокаивающе поднял руку:

— Жан Люк, тише. Что вы так разволновались, в самом деле?

— Вспомните, мадемуазель, прошу вас, — запричитал я, не обращая внимания на своего друга.

Меня шатало от выпитого алкоголя и сильного волнения, и я вцепился в стол, совсем еще недавно бывший свидетелем невинного флирта месье Биттнера и мадемуазель Конти. Теперь атмосфера изменилась. Казалось, в холле задул ледяной ветер.

— Но вы все время находились здесь, — повысив голос, настаивал я. — Вы должны были заметить, как кто-то возился в карманах моего плаща. Мне сунули кое-что в карман.

Глаза мадемуазель Конти сверкнули за стеклами очков, как два черных бриллианта.

— Прошу вас, месье, успокойтесь, вы пьяны, — холодно сказала она. — Я ничего не видела. — Она недовольно тряхнула головой, и серьги в ее ушах угрожающе закачались. — Как понять — «мне сунули кое-что в карман»? Может, что-нибудь пропало?

Я сердито посмотрел на нее.

Итак, Принчипесса снова улизнула. При этом она страшно обиделась. Что же теперь будет?

Я был смущен и рассержен одновременно. Злился на самого себя, но обрушил бессильный гнев на Луизу Конти, которую, похоже, совершенно не интересовала моя история.

— Нет, ничего не пропало. Я еще осознаю разницу между «вытащить» и «засунуть», хотя действительно выпил многовато. Мадемуазель Конти, я ищу не вора, понимаете?

Аристид затаив дыхание наблюдал за нашей словесной перепалкой.

— Не вора? — Мадемуазель Конти подняла брови. — Тогда кого же?

— Женщину, чудесную женщину! — Я почти плакал от отчаяния.

— Ну, месье Шампольон, это-то для вас не проблема, — заулыбалась Луиза Конти.

Готов поклясться, она провоцировала меня этой улыбкой. Хотя Аристид и утверждал позже, что мне это показалось.

— В мире полно прекрасных женщин, — продолжала она играть на моих нервах. — Только хватайте!

Я издал булькающий звук. Еще немного — и я бы набросился на очаровательную ведьму, столь безжалостно бередившую мои раны.

Но тут я почувствовал на плече руку Аристида.

— Пойдем, друг, — твердо сказал он и кивнул мадемуазель Конти. — Будет лучше, если я отведу тебя домой.

Следующие три дня я провел в ужасном состоянии.

Произошло то, чего я больше всего боялся.

Головная боль, с которой я проснулся, была не самой страшной мукой. И мне значительно полегчало после того, как, уступая настойчивой просьбе Аристида, я попросил прощения у мадемуазель Конти за свое возмутительное вчерашнее поведение. Надо сказать, дама с регистрационной стойки приняла извинения довольно сдержанно. Самым скверным для меня стало внезапное молчание Принчипессы, наполнявшее душу все возрастающим паническим ужасом.

Не помню, сколько раз на дню я срывался с работы и мчался домой, в надежде обнаружить в ящике письмо. Ни с того ни с сего просыпался среди ночи и спешил в гостиную, будучи абсолютно уверен, что именно в этот момент она мне ответила. А через пять минут возвращался в расстроенных чувствах, снова ложился в постель и уже не мог заснуть. Это было ужасно. Принчипесса отстранилась от меня. Только сейчас мне стало ясно, насколько я привык к ее письмам, к этому ежедневному, почти ежечасному обмену мыслями и чувствами, придававшему моей жизни красок и окрылявшему фантазию. Мне не хватало ее колкостей и признаний, ее щедрых обещаний и словесных эротических баталий, которые каждый из нас вел с переменным успехом. Недоставало воздушных поцелуев и историй моей Шахерезады, соблазнительных картин, что она рисовала, ее вечного «не-будьте-так-нетерпеливы-дорогой-Дюк».

Признаюсь, поначалу я недооценивал грозящей мне опасности. Знал, что Принчипесса обижена, но чувствовал себя в силах умилостивить ее красивыми словами.

Разумеется, я ответил на ее гневную записку. Уже на следующее утро я сел за компьютер и сочинил рассерженной даме остроумное послание, в котором объяснил, что у нее нет никаких оснований для ревности, а прекрасная американка нисколько меня не интересует, и между нами ничего не было. Все это лишь маленькое недоразумение, не более, — «вы должны мне поверить!» Отправляя это письмо, я улыбался. К вечеру же настроение бесповоротно испортилось.

Когда я понял, что реакции не последует, то отставил шутки в сторону и заговорил с ней в другом тоне. Объяснив случившееся чрезмерным употреблением алкоголя и сильным нервным напряжением, я умолял ее не быть такой жестокой и явить свое великодушие, в котором я уже имел возможность убедиться. Мне снова полегчало.