Жестокий Фермин не знает ни капли жалости, и я ни под каким видом не мог заикнуться о прощении долга, тем более об отсрочке платежа. Он собственноручно вышиб молотком и зубилом крепления, которые столько долгих лет соединяли меня неразрывно с тележкой – моей тележкой! – словно она была продолжением моего тела. И вот она увезена – он тащил ее за собой на веревочке, на которой я желаю ему повеситься однажды…

Такие вот дела. Я рассказал вам, превосходительнейшие светлости, все без утайки, чтобы вы хорошо поняли, что весь я как на ладони и никакого злого умысла и нечестного коварства не было и нет в поступках раба вашего, кто униженно ползает в ногах – а сейчас лучше и не скажешь – по случаю ужасного бедствия.

Вы уже смекнули со своей врожденной сообразительностью, что весь план сделки пошел наперекосяк, и поскольку дело не ждет, то заставляет теперь и меня малость поторопиться. Галиндес из бакалейного магазина раздобыл мне мешок из-под картошки, и мне пока пришлось вернуться к состоянию рептилии.

Я уже не посылаю вам рисунок отнятой у меня тележки, а только набросок новой, той, которую мне так нужно, чтобы мне купили. Чтобы вы случайно не решили, что я слишком жадный, я заменил на чертеже кожаное сидение на пластмассовое, и вместо мотора с зажиганием я могу обойтись велосипедным механизмом с зубчатым приводом, приспособленным для рук. И – что поделаешь! – я больше не заикаюсь о том, чтобы мне отсыпали деньжат наличными. Хотя, если ваши благословенства пожелают, мы можем вернуться к этому вопросу позднее, смотря по тому, как все обернется. А нынче я готов сидеть на бобах, только бы мне помогли выбраться из западни.

Бросив карты, Годфри Конкокшен поднял ставку на пару франков, отхлебнул из кружки большой глоток тепловатого горького «Пигсвилла» – пива, типа крепкого портера – своего любимого, закусил толстеньким корнишоном, замаринованным в уксусе с майораном, и стал ждать реакции четырех знаменитостей – своих партнеров по покеру.

Бабетта Лаветт, легендарная хозяйка «Кафе Англе», создательница бессмертных «перепелов, запеченных в слоеном тесте», уравняла два франка и добавила один, проглотила в один присест миндальный пирожок с начинкой из темного шоколадного мусса и облегчила ему путь вниз по пищеводу с помощью трех капелек – одна за одной – старого арманьяка из Медока с ароматом фиалок.

Осташ Экумуар, ресторатор, обласканный сверх меры критикой журнала «Гурман» и избалованный благосклонностью парижской элиты 1887 года, шеф-повар престижнейшего «Ля Тур Д'Аржо» и гениальный творец изумительного «пирога, начиненного утиным паштетом с охлажденной печенкой и трюфелями», уравнял три франка и отправил в рот ложечку свежей французской икры, которая, по мнению маэстро, была не хуже, а даже лучше русской, и выпил четверть бокала шампанского «Родере».

Антуан Гингетт, гастрономический критик и профессиональный прихлебатель, автор знаменитого литературного лирико-кулинарного шедевра «Ода благословенной свинье», биограф и любовник Экумуара, сказал «пас», отщипнул кусочек гренки с гусиной печенкой, посыпанной рубленными трюфелями из Перигора – лакомство, лично приготовленное его возлюбленным – и омочил губы в вине «Шато д'Икем» урожая 1874 года.

Наконец, пятым игроком был никто иной, как великий Эмиль Золя, в прошлом году завершивший свой роман «Жерминаль», который пользовался теперь грандиозным успехом; он тоже ограничился ставкой в три франка, высосал устрицу из третьей дюжины и сдобрил ее бокалом «о'Шато Лятур Бланш». Хотя ему было далеко до феерического обжорства своего прославленного коллеги Виктора Гюго, который, по свидетельству братьев Гонкур, мог прикончить двенадцать дюжин остендских устриц за один присест и переварить лангуста вместе с панцирем, Золя тоже любил плотно покушать.

Годфри оценил троих противников, которые собирались померяться с ним силами в этой сдаче.

Опасность представляла только Бабетта, сбросившая две карты и имевшая, вероятно, тройку: но коварство дамы могло сравниться только с ее сластолюбием. Экумуар и Золя, по-видимому, просто не выносили маленьких ставок.

– Мадам Лаветт, мэтр Экумуар, месье Золя… Ставлю франк, которого не хватает для ровного счета и… – Годфри повертел в руках свои фишки, изображая сомнение, – повышаю… скажем, на пять франков.

Два кулинара и писатель неохотно бросили карты. Годфри с улыбкой забрал банк, отхлебнул еще темно-золотистого пива и закурил новую сигару. Он опять обвел их вокруг пальца – он блефовал и выигрывал третий раз за ночь: ожидаемый стрит не получился.

Годфри Конкокшен чувствовал себя вполне счастливым. Не считая удовольствия ободрать четырех влиятельных партнеров, особое значение имело первое приглашение на покер для избранных, который устраивали по традиции дважды в месяц; подобный шаг со стороны этих людей предполагал, что цвет парижского общества гурманов признал его окончательно.

Годфри ступил на берег Франции всего лишь год назад, и за это время он сумел открыть на оживленной улице Родомон собственный ресторан «Горностай», раньше других первооткрывателей водрузив на континенте знамя британской кухни: риск, который полностью себя оправдал.

Он был английским поваром и сыграл именно на этом. Он пустил в ход все сбережения, накопленные за долгие годы рабского труда в лондонском отеле «Всякая всячина» под деспотическим гнетом шеф-повара Монтегю Спунфула; затем последовала еще одна мрачная эпоха, когда ему приходилось гнуть спину вместе с деревенщиной из Честерфилда у плит замка лорда Колларбона, сельского аристократа, совершенно лишенного обоняния, который не мог отличить запах выдержанного портвейна от ослиной мочи. Все кончилось тем, что он оказался замешан вместе с экономкой в дикую и темную историю, связанную с людоедством.

«Горностай» немедленно вошел в моду в среде интеллектуалов и артистической богемы Парижа (его завсегдатаями были молоденькие Марсель Пруст и Сантьяго Русиньоль), которые превозносили фирменные блюда заведения: ростбиф, охлажденный в дождевой воде из Шотландии, которую привозили в бочках со склонов самих Грампианских гор, а также колбаски, подрумяненные до хрустящей корочки, рулеты из Йоркской ветчины, начиненные конфитюром из ревеня и имбиря, отварной поросенок, телячьи ребрышки на решетке под острым горчичным соусом, подаваемые с ломтиками картофеля, зажаренными с кожурой; но лицом ресторана, его самым главным яством, значившим столько же, сколько некогда резная фигура на носу корабля, была нога английского барашка, выросшего исключительно на пастбищах Винчестера, под мятным соусом. Все эти деликатесы непривычной англосаксонской кухни запивались литрами и литрами освежающего пива разных сортов – портера, эля, светлого эля – легкого напитка, идеального для дам; пиво подавали комнатной температуры или подогретым с помощью раскаленного докрасна железа, но обязательно пастеризованным.

Клиентура средней руки приносила Конкокшену стабильный доход, однако почти все влиятельное общество Парижа повернулось к нему спиной, и лишь немногие знаменитости бывали частыми гостями за его столом. Поэтому Годфри берег их как зеницу ока: его навещали семья Хенесси – династия производителей коньяка, генерал Буланже – знатный истребитель улиток, Клод Дебюсси и поэт-натурист Огюст Помпетт, даже сочинивший экспромт, посвященный супу из бычьих хвостов с зеленым яванским перцем из меню «Горностая», к которому он пристрастился не меньше, чем к опиуму. Он декламировал поэму в обеденном зале нагишом, не переставая теребить свой отросток, со всеми вытекающими последствиями – публичным скандалом и явкой в суд.