Это случилось в последнюю ночь моего дежурства, разом переведя дело из разряда «дохлых» в разряд «тухлых». На следующий день начинался пятидневный отпуск, которым доктор Ланарк решил отметить мое усердие и немного унять мой пыл. Вам не помешает отдых, сказал он мне (наверняка доктор рассудил, что самоотречение, с которым я следил за мисс Вьерж, вредно сказывается на моем здоровье). К тому же продолжать наблюдения не имело смысла — «к счастью, Твейт, к счастью», заметил доктор — ибо невиновность юной дамы не подлежала сомнению. Остаток месяца нам предстояло исполнять наши обязанности лишь для галочки. Несмотря на крайнюю усталость, я был в отчаянии, но ослушаться своего нанимателя не посмел. Признаюсь, в голове мелькнула мысль самому продолжить наблюдения, как поступают сыщики в романах, когда, несмотря на запрет, не оставляют расследование, ведомые только собственной одержимостью. Впрочем, я еще не настолько обезумел, поэтому отверг ее.

Блокнот поведал мне, что поначалу ночь на четверг не предвещала тех событий, которым суждено было свершиться позднее. Половину страницы занимало вялое перечисление унылых подробностей: «еще одна ночь, когда ветер и туман затеяли схватку не на жизнь, а на смерть. Вот передо мной четкие контуры соседнего дома, фасад заливает омерзительный свет газового фонаря, а в следующее мгновение я вижу стену мерцающего тумана, такого плотного, что, поднеся руку к лицу, я с трудом различаю ее очертания».

Затем в блокноте идет запись, сделанная торопливой рукой: «в 12.39 одинокая женская фигура выскальзывает из дверей особняка, я устремляюсь за ней». Следующая запись помечена 4.50 утра, а стало быть, единственный свидетель того, что все это мне не приснилось, — моя память. И хотя события той ночи и сейчас стоят у меня перед глазами, иногда мне бывает трудно поверить в их реальность, больше похожую на вымысел сочинителя дешевых бульварных романов.

Женщина была облачена в накидку с капюшоном, но фигура и походка не позволяли сомневаться, что это Анжелина. С расстояния в тридцать ярдов мне приходилось щуриться, чтобы не потерять из виду темный силуэт, расплывающийся в клочьях неверного тумана. Иногда меня охватывали сомнения, но приближаться я боялся: на Мейфэр было пустынно, да и Анжелина могла услышать мои шаги и испугаться. Я следовал за ней мимо нависающих громад особняков, словно утраченное воспоминание, отвергнутый фрагмент прошлого, невидимый, но неотступный. Кроме перестука лошадиных копыт, доносящегося с прилегающих улиц, я слышал только собственное дыхание и звук шагов, да ветер стонал в голых верхушках деревьев. Помню, что окружающее казалось мне нереальным: эти широкие улицы, густой туман, мерцание фонарей, бесконечность нашего бегства. Все вокруг слишком походило на сон. Фигура передо мной двигалась медленно, но решительно, словно лунатик. Однако после того, как она резко свернула с Пиккадилли в сторону Гайд-парка, я забеспокоился.

Не скрою, поначалу меня переполняли приятные чувства: возбуждение, эйфория, триумф! Именно о такой работе я и мечтал, именно ее таинственность, неопределенность и опасности манили меня! Как далеко от этих ночных улиц был мой заваленный бумагами письменный стол на Бейкер-стрит! Но когда она бегом скрылась в парке, в груди зашевелились дурные предчувствия. Я решил, что Анжелина заметила преследователя, что она испугалась за свою жизнь. Я чуть не крикнул, чтобы она остановилась, что я всего лишь хочу уберечь ее от опасностей, которые могут подстерегать впереди. Однако я переборол себя и бросился во тьму парка, чуть не попав под кеб, возница которого что-то гневно прокричал мне вслед.

Следующий час мы кружили, как охотник и дичь, корабль и сирена. Через парк по направлению к Конститьюшн-хилл, вниз по Мэлл к Ковент-Гарден, мимо Чаринг-Кросс на набережную. Сердце выпрыгивало из груди, когда я представлял, что она бросается в темные воды реки, и я мечтал, как брошусь вслед за ней и вытащу из воды на той стороне у моста Ватерлоо, где за вокзалом прячутся крысиные норы кривых переулков. В этом районе Лондона мне бывать не довелось, но я был наслышан о его репутации. Казалось невероятным, что этот район может быть знаком юной невинной девушке из благородного семейства. Глядя, как она со спокойной грацией движется по узким, слабо освещенным проулкам, ни разу не помедлив и не оглянувшись назад, словно не догадываясь о том, какой гнусный и зловещий мир ее окружает — пьяницы и сводники, воры и шлюхи, шепчущие рты, хватающие лапы, мерзкие запахи, — я зрел ангела, спустившегося в ад. В этом было что-то невыносимо жуткое и тревожащее. Что за страшная тайна скрывается за всем этим?

Чем ниже мы спускались по этому призрачному туманному лабиринту, тем больше я терял уверенность в себе. Я все ближе придвигался к Анжелине, все крепче сжимая в кармане револьвер. Я боялся за нее, впрочем, не буду скрывать, за себя тоже. Сон давно превратился в кошмар, меня захлестнуло предчувствие беды. Наконец она остановилась на улице, названия которой я никогда не узнаю (к тому времени я безнадежно заблудился), и три раза постучала в низкую черную дверь. Я был так близко, что мог слышать ее дыхание, и с изумлением разглядывал ее профиль, удивляясь тому, как безучастно она дожидается ответа. Внезапно дверь отворилась, она молча скользнула внутрь, и дверь захлопнулась.

На сердце легла ужасная тяжесть. Неужели обвинения, выдвинутые против Анжелины, справедливы? Из дома доносились женский смех и непристойная музычка. Улица провоняла мочой и блевотиной. Похоже, я угодил в логово греха — в лучшем случае, таверну, в худшем… нет, невозможно! Я запрещал себе думать об этом.

Я прослонялся вокруг дома минут двадцать (хотя мне показалось, гораздо дольше), изнывая от страшных предчувствий. У этого порога мои полномочия заканчивались. Я разрывался между всегдашней привычкой следовать правилам и страхом, что внутри этого дома с моей любимой творятся страшные вещи. В конце концов чувства одержали верх над разумом. Я три раза стукнул в черную дверь. Отворила женщина с лампой в руке, и с ее молчаливого согласия я проследовал по коридору в залитую огнями приемную. Дверь за мной затворилась.

Комнату наполнял запах дешевых сладких духов, аромат которых преследует случайного прохожего в злачных районах Лондона. Я медлил на пороге, размышляя, что делать дальше, и не сразу осознал, что нахожусь в комнате не один. Двое мужчин занимали кресла в углах: один был молод, другой постарше, но оба источали злобу и порок. Молодой потягивал джин и встретил мой взгляд с вялым равнодушием, пожилой не изволил поднять глаза от страниц журнала. На пороге появилась высокая женщина с невыразительным лицом — та самая, что отворила дверь, — и так же молча взяла у меня пальто и шляпу, указав на пустое кресло. Старая набивка прогнулась под тяжестью тела. Меня словно поглотило беззубое плюшевое чудовище. Женщина предложила выпивку. Я согласился, надеясь, что алкоголь успокоит меня. Она поднесла мне стакан тепловатого джина и кивнула молодому посетителю, который встал и последовал за ней.

Время шло. Иногда сверху доносились стоны, бормотание и взрывы хохота. Как ни был я наивен, но о природе этих звуков догадался. Сердце упало. Я пил джин и пытался собраться с мыслями. Напрасная трата времени — я был слишком взвинчен. Я расслабил узел галстука, снял пиджак и пригладил волосы. В комнате было прохладно, огонь в камине еле тлел, но меня словно обжигал жар преисподней. Оставшийся посетитель рыгнул, и я учуял кислую вонь пива и маринованного лука. Тут, к моему облегчению, его позвали из-за занавески, и я остался один.