– Может, вернемся, барышня? – робким шепотом предложила верная Феничка.

Вот как раз этого ей и не следовало говорить. Еще бы три, от силы пять минут перепуганного молчания, и Наденька сама убедила бы себя, что разумнее, а главное, логичнее всего возвратиться домой, попить с Феничкой чайку со свежим шоколадом из набора «Эйнем», поболтать ни о чем и ждать Варю с Романом Трифоновичем из Большого театра, где сейчас давали торжественное представление в честь коронации государя и государыни в присутствии высочайших особ. Все Олексины были склонны к действиям импульсивным, под влиянием внутреннего порыва, но порыв этот еще не созрел в душе, а потому и реакция Нади была прямо ему противоположна:

– Возвращайся. А я не меняю своих решений.

И гордо двинулась вперед, хотя очень хотелось – назад.

– Барышня, да с вами я! С вами!

– И больше никаких «барышень» чтоб я не слышала, – строго сказала Надя. – Изволь называть меня по имени, иначе мы провалим все наше предприятие.

Неизвестно, чем бы закончился этот приступ фамильной гордости. Может быть, темнота и пустынность, однообразный шелест молодой листвы на бульваре и внутреннее ощущение, что по нему все время кто-то куда-то беззвучно движется, в конце концов заставили бы Наденьку найти достойный предлог для возвращения (ну, нога подвернулась, в конце концов!), но вдруг послышался цокот копыт по мостовой, мягкий скрип рессор, и подле них остановилась извозчичья пролетка.

– И куда это, любопытно мне, барышни спешат?

Надя слегка растерялась, не имея привычки к уличному заигрыванию, но Феничка нашлась сразу:

– А на Ходынское поле. Уж очень желательно нам царский подарок получить.

– Это пехом-то? Аккурат к десяти и дойдете, ежели, конечно, сил хватит.

Голос был хоть и насмешливо-приветливым, но молодым, и Феничка поинтересовалась:

– А сам-то куда едешь?

– А во Всехсвятское.

– Ну так подвези по дороге.

– Ишь ты, какая ловкая. Подвоз денежек стоит. А денежки ноне – в большой цене.

– И не совестно тебе бедных девушек грабить?

– Эх!.. – Парень сдвинул картуз на нос, почесал затылок, вздохнул и вернул картуз в исходное положение. – И то верно, чего уж своих обижать, когда господ в Москве хватает. Садитесь, девки, пока я добрый!

Наденька опять задержалась, потому что обращение «девки» неприятно резануло слух. Но для ее горничной оно было привычным, даже дружелюбным, а потому она, шепнув своей барышне: «Лезьте, пока не передумал!..», первой взобралась на пружинное сиденье. И Надя сердито полезла следом за ней.

– Но, милая!

И коляска тронулась.

– Я чего добрый? – с каким-то торжествующе усталым удовольствием говорил парень. – Думаешь, натура у меня такая? Да на-кась, выкуси, мы в дурачках сызмальства не ходили. Я того, девки, добрый сегодня, что трое суток не спал ни с полкусочка. Хозяин Демьян Фаддеич мне еще загодя сказал: бар, мол, будет много, так что гоняй, Степка, пока кишка выдержит! Сотня в сутки – моя, а сколь лишнего зацепишь – твоей личности. Уговор дороже денег! Ну, велел я братку у крестного вторую лошаденку выпросить. Крестный у него добрый. Сына единственного Господь прибрал, так он в братке моем души не чает. Ну, и сглупу лошадь дал. А я, не будь дурачком, лошадок-то и менял трое дней да трое ночей. Когда господа гуляют, у них из карманов завсегда шалые деньги сыплются…

Парень говорил и говорил, не переставая. «Оказывается, их и не надо ни о чем расспрашивать! – вдруг с огромным облегчением поняла Надя. – Они, как дети, сами с упоением рассказывают о себе. Надо просто молча слушать и запоминать. Это же готовый репортаж!..»

– …один – важный такой, с медалью, что ли, на цепке золотой – полста мне отвалил! Ехать-то было – всего ничего, с Пречистенки на Большую Никитскую, но я сразу смекнул, что не москвич он, да еще с мамзелью, так что верещать не станет. Ну и покатал их по переулочкам. Он мамзель свою шоколадками кормит, она – хи-хи да ха-ха, – а я, почитай, на одном месте верчусь да верчусь. И – полусотенная в кармане. Нет, когда такой случай, что вся Москва дыбом, грех свое упускать. Три сотенные Демьяну Фаддеичу отдал, как уговорено, а остальное – мое. Мое, девки, мое! Полночи посплю, и снова на эту, как ее? На люминацию. Глядишь, и на лошаденку наскребу, а даст Бог, так и на пролетку останется.

Лихач неожиданно примолк, вглядываясь. Сказал удивленно:

– Москва тронулась, глянь-ка, народ поспешает. За царскими подарками, видать.

Надя чуть приподнялась – сиденье было глубоким, давно просиженным – и увидела множество серых теней, спешащих в одну сторону. Мужчин и женщин, больше – молодых, которые шли группами, по-семейному, кое-кто и с детьми.

– Ох, опоздали мы, – вздохнула Феничка.

– Опоздали, говоришь? – весело откликнулся парень. – Да ни в коем разе!

Он шевельнул вожжами, причмокнул, и усталая лошадь послушно перешла на легкую рысь.

– Спасибо, – застенчиво сказала Надя.

– Со спасиба шубы не кроят, – добродушно заметил лихач. – Добрый я сегодня, да и девки вы свои. Услужающие, они ведь навроде меня. Тоже, поди, на одном месте вертитесь, чтоб деньгу зашибить, так что уж тут. Тут уж не считать, а как бы сказать, наоборот. Друг дружке подсоблять надо, коли себе не в убыток.

– А если в убыток? – с забившимся вдруг сердцем спросила Наденька.

Степан рассмеялся:

– А ты востра, с подковырочкой! Мне такие нравятся, прямо скажу. Мне постное не по душе, а которое с горчичкой, то по нраву. Так что, ежели не против ты, конечно, завтра ввечеру на том же месте, на Никитском, значит, бульваре. Но, кормилица!.. Не для глупости какой говорю, не подумай. Я парень строгий, озорства не признаю и как есть холостой.

– Во, повезло! – чуть слышно хихикнула Феничка.

Они уже миновали Брестский вокзал и катили сейчас по Петербургскому шоссе. Народу здесь прибавилось, но шел он неторопливо и степенно.

– Семья наша крепкая, – продолжал Степан. – Отец еще в силе и – при мастерстве. Браток за крестным, считай, пристроенный. Сеструху хорошо выдали – повезло, почти что без приданого. Красотой взяла, женишок-то лет на пятнадцать постарше будет, вдовец с дочкой, но при своем деле. Красильня у него в Коптеве, а мастерство – в руках. Из Москвы с поклонами приезжают, такие, стало быть, секреты у него.

– Остановите здесь, пожалуйста, – вдруг сказала Наденька.

Слова вырвались сами собой, по привычке, и Степан повернулся на козлах к ним лицом.

– Чего?..

– Скажи кобыле «тпру», – весело пояснила Феничка. – И завтрева на Никитский не опаздывай, а то уйдем, не дождавшись.

– Вдвоем, что ли, придете? – с некоторой настороженностью спросил парень, придержав лошадь.